Стражник подвигается на нас; пеший, он кажется странно широким. И ружья нет при нём, только сабля.

- Слышали, - гудит он, - в Фокине лавочник зарезан?

- Который? - спросил Досекин.

- Хохол. Галайда Мирон.

- А кто зарезал?

- Не узнано ещё.

Согнув колена, Семён валится на землю рядом с нами и глухо ворчит:

- Дня нет неокровавленного!.. Проливается этой человечьей крови - без меры! Мирон лежит в сенях, а кровь даже на двор выбежала и застыла лужей...

Он смотрит на нас, точно видит впервые, и равнодушно спрашивает:

- Может, это ваши режут?

- Какие - наши? - сурово и громко молвил Досекин.

- Такие. Знаю я какие! У кого спички есть? Дайте-ка мне, я забыл.

А когда вспыхнула спичка, он вновь оглядел всех и снова спрашивает:

- Ты чего, Алёшка, зубы скалишь?

- Весело мне, дядя Семён.

- Отчего?

- Вообще! Внутри весело!

- Нашёл время веселью! Тут людей режут везде...

- А кругом - ты гляди...

Стражник быстро оглянулся, беспокойно спрашивая:

- Кто кругом?

- Да никого нет! - удивлённо сказал Алёша. - Я про месяц хотел сказать, про то, какая красота везде...

Тёмный человек поднял голову вверх, посмотрел и угрюмо сказал:

- Он всегда об эту пору, месяц. Ничего весёлого нет в нём! Каин Авеля убил - вот и всё!

- Ты что не на коне? - спросил Кузин.

- Хромает. Коновала надо. Вот ты везде тут ходишь, скажи, чтобы коновала прислали мне.

- Где же это я везде хожу?

- Уж я знаю. Нехорошо про тебя говорят.

- Кто?

- Вообще, народ! Скорняков, Астахов... все!

Кузин не по-старчески задорно смеётся.

- О хорошем плохо - легко сказать, ты скажи о плохом хорошо!

Вялый, измятый весь, точно с похмелья, стражник лениво и тягуче бубнит:

- Замечают тебя в подозрительных делах.

- А ты этому веришь?

- Астахов - за всеми следит. Его голос услышат...

Кузин встал на ноги, встряхивая полы кафтана, и бойко говорит:

- Его? Его услышат, верно! Громкий старичок, к тому же на василевской колокольне колокол у него висит и звон астаховский, чай, даже до седьмых небес слышен.

- Не шути! Это не к летам тебе. Я обязан службой вперёд Астахова всё знать, а он вот обгоняет меня.

- Плохо твоё дело! - сказал Егор, присматриваясь к нему.

И я вижу, что сегодня грубое лицо стражника как будто обмякло, опухло какой-то тяжёлой задумчивостью. Его тёмные глаза неподвижны, взгляд мутен и туп, а голова необычно беспокойна, точно ей неудобно на толстой, заросшей чёрными волосами шее и она боится упасть на землю.

Тяжело ворочая языком, Семён продолжает:

- Трое тут главных, говорят, - ты, да Досекин, да вот Егор Петров... Да ещё Алешка...

- Выходит четверо! - заметил Алексей.

Егор заботливо спросил:

- Ты что, дядя Семён, с похмелья, али нездоровится?

- А тебе что? - сказал стражник, лениво поднимаясь с земли. - Какое тебе дело до меня?

И, не простясь с нами, пошёл прочь, а мы - домой.

Поглядев вслед ему, Кузин сказал:

- Чего-то неладно с ним...

- Да! - подтвердил Егор. - Хворает он.

- Ну его к чёрту! - воскликнул Алёша, передёрнув плечами. - Это, по-моему, он же сам и зарезал Мирона Галайду, право, он!

- Ври! - сурово остановил его Досекин.

И Кузин упрекнул:

- Да уж! Разве можно такое-то говорить?

Но Алёша стоял на своём:

- Он! А если этого не он, другого кого-нибудь зарежет, вот увидите!

Алексей говорил так уверенно, что мне стало холодно и все замолчали.

Прошло недели две, и наступил один из тех дней, когда события, ручьями сбегаясь отовсюду, образуют как бы водоворот некий, охватывают человека и кружат его в неожиданном хаосе своём до потери разума.