|
Семён спрашивает: - Ты куда? - Домой. Холодно мне. - А меня куда? - И тебе домой надо. Чего больному-то в поле маячить! А может, ты выпил? - Нет. Вчера был выпивши. Ты брось лошадь - я ещё поезжу, брось! Эх, ничего ты не боишься, никого не слушаешь... "Да, - думаю я, - не боюсь, чёрт бы тебя взял!" - Слушай! - говорит он. - Хочешь, я тебе денег дам? Вот со мной шестьдесят два рубля, а? Режет меня поперёк груди беспомощный голос его. - На что мне твои деньги? - За Варвару! - объясняет он. - Я и ещё дам! У меня, брат, есть... Молчу и веду лошадь, поглядывая на него, - как бы не ударил. - Оставь лошадь! - просит он. Я выпустил узду. Слышу над головой его голос: - Ну, иди! Топор не укусишь! Я шутил ведь. Ты думаешь что? Болен я? Нисколько не болен! Вот поеду на мельницу в шинок, там Дунька, Феклушка... Он начал говорить похабные слова; мне показалось, что голос его стал крепче, яснее. - Прощай! Холодно. Водки выпить хорошо теперь... Н-но, корова! Он ударил лошадь каблуками в бока и рысцой поскакал в темноте. И вдруг остановился где-то близко. Стою и ожидаю - хватит он из винтовки или нет? Ноги у меня бежать хотят, тянут в сторону, в кусты. - Пора всё-таки уехать тебе! - доносится его голос. - Слышишь? Кричит как будто без угрозы. - Слышу! Он снова крикнул на лошадь, и копыта её торопливо застучали по звонкой, скованной морозом дороге. И я, чтобы согреться, побежал бегом. У околицы, около хлебной магазеи, Егор ждёт меня, продрог. Рассказал я ему всё это - он сурово ворчит: - Как бы не сделал он чего-нибудь? Вот что - ты иди к Варваре Кирилловне, спроси её, в чём дело, а я - к брату его, к Лядову пойду. Надо ему сказать... - В ссоре они! - Ну, какая тут ссора! Эх, бабы! Лишние они в нашем деле! Совестно мне несколько слышать этот скрытый упрёк. - Ты, брат, - говорю, - будто историю на сей день забыл. - Ничего не забыл! Историю делали в городах. Те женщины - я их не трогаю. Но, подумав, он сказал: - Нет, запутался я! Я прошу его: - Ты потом зайди к Варе, от Лядова-то! - Ладно! И вдруг - повеселел мой тёзка, толкнул меня плечом, усмехаясь, спрашивает: - Так и говорит он - могу убить? - Так и сказал. - Ах, дьявол, а? Что же ты, струхнул? - Не без этого, брат! - Тут испугаешься! Он снова коснулся меня широким плечом и тихо говорит: - А хорошо ты сделал, что позвал меня к Варваре-то! - Что ж тут хорошего? - удивлённо спрашиваю я. - Молчи, знай! Мы прошли деревню насквозь, изба Лядова осталась позади, Егор быстро повернулся и пропал во тьме. У меня на душе было беспокойно и тяжко; не люблю показываться людям в таком виде - поэтому я миновал призывный огонёк в окне Вариной избы и снова вышел в поле, к мельницам. Было темно, как в печной трубе, деревня, придавленная тяжёлой сыростью, вся в землю ушла, только мельницы, размахнувшись мёртвыми крыльями, словно собрались лететь, но бессильны оторваться от холма, связанные холодом и ночью. Сеяло мелкой, сухой изморозью, гулял, резко встряхиваясь, острый, злой ветер, разгоняя в темноте тихий шорох и жуткие шумы. Где-то плачевно скрипела верея, хлопал ставень, немотно мычала озябшая скотина. Катался по дороге клок соломы и жалобно шуршал, не находя места, куда приткнуться на ночь. Думалось о людях, было жалко их. Вспоминались умные намёки Кузина: "Укрепляет сатана трон жестокости своей разностью мнений человеческих..." Тревожно билась в душе какая-то неясная, безликая мысль о Досекине и Варе, хотелось бы видеть их вместе и в счастье, радости. Было жалко себя... И чёрной глыбой стоял в памяти стражник, гудел его неживой голос. |
