|
И снова идём молча. Я слушаю, не застучат ли в темноте копыта коня. - Ты что думаешь? - угрюмо шепчет Егор. - Ничего. - Я пойду на мельницу, он там. - Что делать? - Минута укажет! Сначала я ему скажу: уходи прочь отсюда, ты человек больной, вредный, а не уйдёшь - пеняй сам на себя. - Тут он тебя и ахнет! - Увидим! Разум говорит мне - спорь, а сердце - не надо. Я молчу. Очутились мы за околицей, у магазеи. Над нами ветер бойко гонит тёмное стадо туч, вокруг нас маячит и шуршит сухой от мороза ивняк, и всё торопливо плывёт встречу зимнему отдыху. Егор тихонько свистит сквозь зубы, и ветер разносит во тьме этот тихий, топкий звук. Холодно. Жутко. Издали доносится чуть слышный шум... - Будто скачут? - смятённо говорю я и вздрагиваю от холода или страха. - Ветер! - отвечает Егор, прислушавшись. - А Гнедому не сдобровать заберут его! - раздумчиво продолжает он, шагая широко и твёрдо. - Отец мой вчера пришёл из волости - говорит: Астахов жалобу подал на солдата, и суду и в город какую-то бумагу послал. Писарь бумагу эту составлял ему. Стой-ка! Чу... Шум ближе, и ясно - скачут на лошади. - Это не он, - говорю я. - А кому ещё быть? - У него конь тяжёлый. Во тьме запрыгало большое серое пятно, и завыл вздрагивающий, страшно громкий голос: - Наро-од... сбива-ай... Скорей! Убийство-о случилось! Мы бросились вперёд к верховому. - Это с мельницы Корней-работник! - говорит на бегу Егор. - Стой! Где убийство? Верховой, прыгая на лошади, не может остановить её, она мечется из стороны в сторону, угрожая опрокинуть нас, и ломает, разрывает речь человека. - На мельнице, милые! Стой же! Стражник там Авдотью-солдатку... Это ты, Досекин? Дома отец-то твой? Да стой!.. Сбивайте скорее народ, а то он там всех... - Скачи в деревню, а мы туда! Егор быстро зашагал вперёд, схватив меня за руку и вскрикивая: - А-ах ты... как сошлось! Говорил я Лядову... Сволочи! Сзади нас несётся жуткий вой: - Вста-ава-эй! Задыхаясь, бежим. Ветер толкает нас в спины, осыпая нас тревожным криком, заливчатым лаем собак и глухим гулом чугунного била. Проснулась деревня, но кажется, что она боязливо отходит в сторону, удаляется от мельницы. Досекин наклонился вперёд, стелется по дороге, как лиса, и ворчит, задыхаясь: - Трое мужиков там, три бабы - как они допустили! - Оружие у него! - Трусы всё! Пошли тише, ветер подкатывается под ноги, торопит. Нас догоняют верховые, скачут они во тьме и для храбрости ревут разными голосами, стараются спугнуть ночные страхи. Чёрные кусты по бокам дороги тоже к мельнице клонятся, словно сорвались с корней и лени над землей; над ними тесной толпой несутся тучи. Вся ночь встрепенулась, как огромная птица, и, широко и пугливо махая крыльями, будит окрест всё живое, обнимает, влечёт с собою туда, где безумный человек нарушил жизнь. - Кто идёт?! - неистово орут сзади. Выровнялся из тьмы Мозжухин, болтает ногами и, наезжая на нас конём, кричит: - Начальство-то наше, а? Обложили нас этими стражниками - ах, ты, господи! - Поздно ты сообразил, дядя Василий! - сказал Досекин. - Заскакал я вперёд всех, - сокрушённо говорит верховой, - а что могу один-то? Приеду, а он в меня - пулю! И, оборотясь назад, заунывно ревёт: - Поспеша-ай! До мельницы всего версты две места, а мы будто вёрст десять отмерили. В голове смутно, в горле саднит, глаза и уши необычно чутки, всё вокруг задевает меня, ложится на память и сердце царапинами. И всё - как сон. Плывёт вокруг тьма, гонимая ветром, мелькают чёрные деревья, тревожно встряхивая ветвями, и промёрзлая грязь под ногами кажется зыбкой, текучей. - Огня там нет! - говорит Егор. Мозжухин дёргает за узду, задирая голову лошади кверху, она топчется на месте, фыркает, а всадник вытягивается вперёд и громко шепчет: - Глядите - бежит кто-то, ей-богу, право! Ах ты, господи, - бежит ведь! Раздаётся его отчаянный крик: - Наро-од-жа! Скоре-эй! Сюда-а! В темноте пред нами мечется маленький кусочек чего-то живого, окрылённый чем-то белым. |
