- Тихо!

- Не слыхать людей-то!

- Айда!

Никто не тронулся. Были слышны вздохи, сопенье и холодный, внятный звон воды на плотине.

- Господи! - шепчет Феклуша, держа меня за руку. - Как я теперь пойду туда?

Отстранив её, я шагнул вперёд, и все гуськом потянулись за мной, а девушка тихонько завыла:

- Дяденьки! Да не бросайте вы меня одну-то!

- Тиш-ша! - зашипело на неё несколько голосов сразу.

На дворе стоят, понурясь, лошади наших верховых, а людей - ни одного. И только войдя в сени, увидал я их: прижались все пятеро к стене в сенях; на пороге открытой в избу двери стоит фонарь, освещая слабым, дрожащим огнём голое человеческое тело.

- Что? - спрашиваю Егора.

- Помер!

Приподняв фонарь, он осветил горницу: стражник лежал в переднем углу под столом, так что видны были только его голые, длинно вытянутые ноги, чёрные от волос; они тяжко упирались согнутыми пальцами в мокрый, тёмный пол, будто царапая его, а большие круглые пятки разошлись странно далеко врозь. Авдотья лежала у самого порога, тоже вверх спиной, подогнув под себя руки; свет фонаря скользил по её жёлтому, как масло, телу, и казалось, что оно ещё дышит, живёт.

- А как Михайла? - спросил я.

- Ничего! - ответил Егор. - Он говорит, что сам разбился, когда побежал от стражника. Упал с крыльца.

Из угла сеней раздается голос Лядова:

- Врёт! Пачпорта у него нет!

А Мозжухин гнусаво скорбит на ухо мне:

- Эка женщина дородная, а? И ведь умница была, работяга, а вот загуляла, закружилась!

- Это вы её довели! - резко сказал Егор, покуривая.

- Полно, племяш! Мы! А нас как судьба ставит!

- Ещё вверх ногами стоять будете...

Смешливый мужик Никон Ермаков согласился с Егором:

- Будем, Егорша! Нам - долго ли? Мы завсегда вниз головой живём фокусники!

Лядов грозно оговаривает:

- Нашли место шуткам! При упокойниках-то! Лучше бы хозяев-то поискали, - чай, не сдохли они со страха!

- Это - дело старосты!

- А коли ты хочешь - ищи!

- Мне что? Я не начальство!

- Ну, так молчи!

- Так-таки и молчать?

Начинается обычная канитель: собрались в тесном месте издавна очертевшие друг другу люди, привыкли они в этот час спать, а теперь стоят здесь и знают, что завтра приедет начальство, начнётся неизбежная ругань, суматоха, знают они это, тупо сердятся все - на каждого, каждый - на всех.

Время от времени являются новые зрители, толкают друг друга, шипят, охают и вытягивают шеи, заглядывая в горницу. То и дело фонарь поднимается кверху, из темноты выплывают серые пятки стражника, пышные плечи Авдотьи, ружьё среди пола, опрокинутая лампа и чёрные пятна крови.

Ползёт, змеится пугливый шёпот:

- Кровищи-то!

- Мужик был ражий!

- Пил, ел сытно!

- Бабочку жа-аль!

- Н-да, хороша была забавушка!

- Вы бы лучше прикрыли её, черти!

- Ничего! Она и живая наготы не боялась!

- А вот стражнику - черти рады!

- Что ж он? Бывают много хуже!

- Ещё бы! Вон в Фокине...

- Михайле-работнику голову порубил!

- Его бы задержать надо, Михайлу-то этого! Эй, староста! Работник тут, Михайла, - мне известно, что пачпорта нету у него, слышишь?

Досекин, отец Егора, высокий, сутулый и смирный, озабоченно и тихо отвечает:

- Задержим! Сотские - человек тут, слышь...

- Михайла!

- Шадрывый!

- Поищите-ка его!

- Вот! - довольным голосом говорит Лядов. - А то ходят, стоят, а никто ничего не делает.

- Айда домой! - тихо зовёт меня Егор.

На дворе Скорняков жирным своим голосом матерно ругает арендатора мельницы; лошади слушают ругань и прядают ушами, переступая с ноги на ногу. Коренастый, курчавый арендатор, встряхивая головой, спокойно оправдывается:

- Что шинок я держал - это известно всем и тебе известно - ты за это аренду мне набавил на сотню рублей выше.