|
Вместе с остальными членами семьи он ждал конца. Она выжила в то лето. К осени бабушка уже научилась выражать желания с помощью целой системы кодовых морганий. К Рождеству она уже могла говорить, правда разбирать слова могли только домашние. К Пасхе, она, выиграв битву со своим собственным телом, уже могла пользоваться правой рукой и даже садиться в кресле. Через три дня после Пасхи случился второй удар. А месяцев позже третий. Последние полтора года Мемо была лишь чуть больше чем труп, обладающий способностью дышать, ее лицо пожелтело и сморщилось, запястья скрючились, как лапы мертвой птицы. Она не могла двигаться, не могла контролировать телесные отправления, не имела иной возможности сноситься с миром, кроме своего мигания. Но она продолжала жить. Когда Майк вошел в гостиную за окном уже сгустились сумерки. Он зажег керосиновую лампу – в их дом уже давно провели электричество, но Мемо всегда предпочитала масляные светильники в своей комнате наверху и теперь они продолжили эту традицию – и сразу подошел к высокой кровати, в которой лежала бабушка. Она лежала на правом боку, глядя на него, как впрочем и каждый день, за исключением таких дней, когда они переворачивали ее на другую сторону, чтобы по возможности избежать вечных пролежней. Лицо Мемо покрывала сеть морщин, оно выглядело желтым, каким-то восковым… Даже нечеловеческим. Глаза смотрели черно и пусто, будто слегка расширившиеся от того страшного внутреннего давления, которое возникало от бессилия передать мысль, лежащую за ними. Изо рта вытекала тонкая струйка слюны и Майк взял одно из чистых полотенец, лежавших в ногах кровати и промокнул ей рот. Затем проверил не нужно ли переодеть бабушку, это была забота сестер и он не собирался сменять их в этом, но он присматривал за Мемо больше, чем они все вместе взятые и все потребности и отправления бабушкиных почек или кишечника не были для него тайной. Она оказалась чистой и сухой, и он сел на низенький стульчик и взял ее за руку. – Сегодня такая чудесная погода, Мемо, – прошептал он. Майк сам не знал, почему он шепчет в ее присутствии, но так было всегда. Он заметил, что и остальные тоже разговаривали при бабушке шепотом. Даже мать. – Настоящее лето. Майк оглядел комнату. На окнах тяжелые занавески. Столик заставлен склянками с лекарствами, тут же стояли и старинные ферротипы и пожелтевшие от сепии фотографии, отображавшие ее жизнь, когда она была жива. Сколько еще должно пройти времени, прежде чем она сможет снова взглянуть на старые фотоснимки? В углу стояла старая викторолла и Майк поставил одну из ее любимых пластинок – арию из «Севильского Цирюльника» в исполнении Карузо. Мощные фиоритуры прекрасного голоса заполнили комнату. Мемо не отозвалась на них ни одним движением – даже не моргнула – но Майк подумал, что она слышит музыку. Он снова вытер слюну с ее подбородка и уголка рта, поудобнее устроил ее на подушках и снова сел на скамеечку, продолжая держать ее руку. Она была совершенно сухая и как будто мертвая. Именно Мемо когда-то в День Всех Святых рассказала ему историю «Обезьянья лапа», когда он был маленьким, напугав его так сильно, что Майк потом в течение полугода не мог спать без света. А что если бы я поклялся на руке Мемо? подумал Майк, и тут же прогнал недобрую мысль. В искупление он тут же прочел про себя молитву Богородицы. – Мама с отцом уехали потанцевать, – зашептал он снова, старясь произносить слова как можно разборчивее. Пластинка играла совсем тихо, больше похоже было на звук органа, чем на человеческий голос. – Мери и Пег ушли в кино. Дейл сказал, что сегодня показывают фильм «Машина Времени». Он говорит, что это про парня, который отправился в будущее или что-то в этом роде. Тут Майк замолчал и пристальнее посмотрел на бабушку, ему почудилось легкое движение ее ног под одеялом, шевеление самого одеяла. |
