Час назад Вальтер позвонил своей дочери, чтобы сказать ей, что в этот раз вернется домой позже. Уже давно было за полночь, но здесь, внизу, во влажном и плесневелом, воняющем известью помещении с простирающимися отопительными трубами, это и без того не имело значения. Пуласки сменил видео кассету. В таком старом здании, так же по старинному работало и видео наблюдение. Никакой цифровой системы на сервере с дюжиной жестких дисков, датчиками движения и сорока восьми часовым наблюдением. Часы здесь шли иначе. Три камеры, смонтированные у ворот учреждения, снимали от заката до рассвета. Ночной портье менял видеокассеты каждые четыре часа. Если не было никаких особенных происшествий, съемки перезаписывались каждые два дня.

В этот раз, инцидент был. Кто-то прозевал чрезмерно предательскую дозу болеутоляющего Наташи Соммер. В этом у Пуласки не было никаких сомнений, даже если он до сих пор не нашел мотив для убийства. Кроме него до этого никому не было никакого дела; ввела или нет внутривенно чрезмерную дозу сама себе немая девушка, имя и личность которой никто не знал. Без мотива было сложно оправдать подозрение в убийстве перед прокурором. Кому пришлось погасить свет для девушки, которая уже десять лет незаметно сидела в психушке? До сих пор прощальное письмо Наташи было для Пуласки самым важным показателем. Но после того, как в первых результатах судебно-медицинского обследования ничего не указывало на насилие или внешнее применение силы, содержание прощального письма умственно невменяемой девушки было пересмотрено и улики детектива испарились как дым на ветру.

Кроме того, этот пижон, прокурор, не передал дальше ни заявление на ордер в суд, ни согласился с ознакомлением с историей болезни или допросом пациентов. Очевидно, он видел дело иначе, чем Пуласки. Или политики боялись, что могло подняться слишком много негативной информации?

Тем более дело действовало Пуласки на нервы. Он не знал точную причину. Либо это были восточноевропейские черты лица девушки, которая, возможно, была родом из Украины и напоминала ему о происхождении его родителей, либо просто факт, что нежная и хрупкая Наташа была только на несколько лет старше дочери детектива.

После смерти жены было не просто растить девочку без посторонней помощи. К тому же, при его работе. В данный момент двенадцатилетняя девочка сидела только дома, переключая программы телевидения и ждала Вальтера, даже если он заставлял ее идти спать.

Погруженный в мысли, детектив открыл бумажник и рассматривал фотографию своей дочери. «Если бы тебя кто-то убил тысячей миллиграмм парацетамола и замаскировал это как самоубийство, на ногах была бы вся уголовная полиция Лейпцига – клянусь тебе в этом». У Наташи не было никакого давления со стороны общественности. Наоборот. Хотели сунуть дело в стол и, так как часто амбиции были большими, закрыть дело, чем ускорить поиски. На самом деле, было только два человека, у кого болело об этом сердце: у него самого и Сони Виллхальм. Терапевту только пришлось выслушивать на верху нагоняй от главного врача за то, что она передала Пуласки, без согласия директора, медицинскую карту Наташи. В то же время, он будет продолжать до тех пор, пока прокурор не остановит расследование, что можно было ожидать каждую минуту.

Пуласки прокрутил съемку до конца. И не увидел на ней ничего подозрительного. Он толкнул в рекордер следующую кассету – вход с задней стороны участка, между двумя и шестью часами утра. Быстрая перемотка вперед. Камера автоматически поворачивалась по полукруглой диагонали по территории. Закрытые кованые ворота, высокие стены, гравийная дорога, липы, гнущиеся на ветру и луг, поблескивающий в серебряном лунном свете. Обычное белое мерцание в верхней и нижней трети матового экрана. Больше никакого движения.

Глаза Пуласки слезились от сигаретного дыма, мерцания экрана и неоновой лампы.