В горле у Олимпии запершило, и из глаз неудержимым потоком хлынули слезы. Сквозь их пелену она заметила, что Шеридан наблюдает за ней. Затем он медленно опустил голову и закрыл лицо руками, чтобы скрыть его выражение.

Ближе к вечеру, как обычно, у входа в шатер вновь появились слуги. Молодая абиссинка закутала Олимпию с головы до ног в кусок темной ткани и закрыла лицо белой чадрой. Верблюды и носилки уже поджидали Олимпию.

Сквозь чадру она оглядела караван, готовый двинуться в путь. Вокруг нее — снова бедуины и торговцы, разодетые с роскошью и великолепием, характерными для Востока. В лучах предзакатного солнца поблескивало оружие. Мимо проносились всадники на резвящихся конях, ревели навьюченные верблюды, отбрасывавшие длинные тени на песок. Олимпия взглянула па Шеридана. Он находился в нескольких ярдах от нее — уже сидел верхом на своем верблюде и ничем не отличался от бедуинов, одетых в белые просторные одежды. Из-за пояса у него торчали кинжал с серебряной рукояткой и сабля, а на плече висел мушкет. В пустыне всегда следует быть вооруженным и готовым к внезапному нападению, будь даже сумасшедшим рабом или пророком. Здесь некуда бежать, негде скрыться. Шеридан не смотрел на Олимпию, беседуя с двумя кочевниками устрашающего вида, которые были приставлены к нему в качестве охранников.

Сегодня в шатре он больше не проронил ни слова. Откинувшись на спину и закрыв глаза, с наслаждением затягивался дымом, пока по его затуманившемуся взору Олимпия не поняла, что он уже все на свете забыл — и ее, и охранников, и пустыню. Выражение муки исчезло с его лица, и он с безразличным видом смотрел на Олимпию, растянувшись на диване, обитом шелком.

Вспомнив его безучастный, невидящий взгляд, Олимпия пришла в ярость. Как ей бороться с этим? Как она может надеяться достучаться до него, когда он каждый раз прячется за глухую стену, впадая в полное оцепенение, как только они остаются наедине? А теперь, когда он находится в сознании, ее ждут эти дурацкие носилки, в которых она вынуждена будет сидеть, словно мумия, до полуночи, пока караван снова не остановится на привал.

Нет, Джулия не стала бы терпеть подобного издевательства.

У носилок Олимпию ждали один из бедуинов и слуга. Всадник махнул рукой девушке и что-то крикнул, показывая на открытую дверцу носилок. Охваченная внезапной решимостью, Олимпия вызывающе вскинула подбородок и зашагала к ближайшему верблюду. Сбросив с себя чадру, она тряхнула головой, ее волосы рассыпались по плечам и спине. Девушка сердито глянула на ошеломленного подобным поведением араба, сидевшего верхом на одногорбом верблюде.

— Слезай, — приказала ему Олимпия по-английски и показала рукой на землю.

— О Аллах, — пробормотал тот, не сводя с нее глаз как зачарованный.

Олимпия уловила шорох за своей спиной и поняла, что всадники тихо спешиваются, чтобы вмешаться в происходящее. Но девушка подавила в душе страх, припомнив, как Джулия обращалась обычно со строптивыми конюхами. Олимпия не стала терять лишних слов и, схватив свесившийся повод, потянула за него, заставляя верблюда опуститься на землю.

— Нак! Нак! — Ей удалось издать гортанные звуки команды, которую она каждый день слышала от арабов.

Верблюд жалобно взвыл и опустился на колени. Бедуин, сидевший у него на спине, завопил, протестуя против самоуправства Олимпии, и пнул верблюда ногой в бок. Тот снова начал подниматься на задние ноги, но Олимпия уже успела вцепиться руками в луку седла, а ногу закинуть на шею животному. И прежде чем верблюд встал на все четыре ноги, . она изо всех сил одной рукой толкнула всадника.

Тот потерял равновесие скорее от изумления, чем от толчка. Верблюд начал быстро кружиться на одном месте, чувствуя, что висящий у него на боку человек тянет его за повод всем своим весом. Бедуин упал па землю, а Олимпия, ухватившись руками за попону, довольно неуклюже вскарабкалась в седло, поджала под себя ноги и, вновь надев чадру, чтобы защитить лицо от палящего солнца, повернулась к Шеридану.