Дело на том бы и кончилось — мало ли несправедливостей на свете, — если бы некоторое время спустя султан не ощутил боли в левом глазу. Это случилось за два месяца до моего прибытия в Каир, во время разгара чумы. Государю, однако, было не до эпидемии: его левое веко перестало двигаться, и вскоре ему пришлось приподнимать его пальцем. Лекарь поставил диагноз: паралич века, необходима операция.

Мой собеседник предложил мне сиропа, настоянного на листьях розы, и усадил на деревянный ящик.

— Поскольку султан категорически отказывался от операции, — повел он рассказ дальше, — лекарь привел к нему эмира тысячи, которого поразил такой же недуг, и на глазах у него прооперировал. Неделю спустя тот вернулся со здоровым веком.

Но султан упирался и предпочел обратиться к врачевательнице, пообещавшей ему вылечить его без хирургического вмешательства, с помощью мази на основе стальной пыли. Три дня спустя отказало второе веко. Султан перестал выходить из своих покоев, не занимался делами и даже не мог носить на голове норию — тяжелый головной убор с рогами, атрибут последних мамлюкских правителей Египта. Дошло до того, что его приближенные, эмиры, стали подыскивать ему преемника.

Накануне моего приезда Каир полнился слухами о заговоре. Достигли они и ушей правителя, и он объявил о введении комендантского часа с наступления темноты до рассвета.

— И потому, — закончил рассказ продавец сиропа, указывая на солнце на горизонте, — если дом твой не близко, тебе стоит поспешить, поскольку через семь градусов всякий, обнаруженный на улице, будет подвергнут бичеванию до крови.

Семь градусов означало меньше получаса. Я огляделся. На улице не было никого, кроме людей в военной форме, нервно поглядывающих в сторону заката. Не осмеливаясь ни побежать, ни осведомиться о местонахождении дома, из страха показаться подозрительным, я пошел вдоль реки, ускоряя шаг и надеясь, что легко узнаю дом моего благодетеля.

Вскоре впереди я завидел солдат, недобро поглядывавших в мою сторону; на мое счастье, справа открылась тропинка. Ни секунды не колеблясь, я устремился по ней, испытав странное ощущение, что уже много раз бывал здесь.

Тропинка привела прямо к дому. На земле перед дверью сидел садовник. Я поприветствовал его и вынул из кармана ключи. Он молча посторонился, пропуская меня и нисколько не удивившись тому, что кто-то проникает в дом его хозяина. Видимо, моя уверенность подействовала на него успокаивающим образом. Считая все же необходимым объяснить ему свое появление, я вынул из кармана доверенность. Он даже не взглянул на нее — не умея читать, он был вынужден доверять мне, — сел на прежнее место и замер.

* * *

На следующий день, когда я вышел из дома, он сидел все на том же месте, так что было непонятно, провел ли он здесь ночь или явился на рассвете. Я пошел по улице, показавшейся мне чрезвычайно оживленной. Все почему-то смотрели на меня. И хотя мне известно, что такое ощущение испытывают все путешественники, попав в чужую страну, все же внимание к моей персоне было явно повышенным. Я отнес это на счет своего магрибского платья. Но дело было в ином. Один лавочник вышел мне навстречу и дал совет:

— Люди удивлены, что такой человек, как ты, передвигается пешком, по пыли.

Не дожидаясь ответа, он подозвал погонщика ослов и тот предложил мне прекрасный экземпляр вьючного животного с красивой попонкой, а в придачу дал мальчика для посылок.

Взобравшись на осла, я объехал старый город Миср ал-Атика, остановился у знаменитой мечети Амра и у сундуков с тканями, а затем направился в новую часть Каира, откуда вернулся с головой, полной слухов.