Изменить размер шрифта - +
Меня затребовали на пересмотр дела в Ленинград. Это меня спасло».

Л. Гумилев в воспоминаниях и в интервью, сравнивая пересыльные тюрьмы, которые ему довелось пройти – челябинскую, свердловскую, красноярскую, отмечал; «Быт ленинградской мне нравится больше других». Здесь начинается одна из легенд Гумилева об открытии, сделанном им в «Крестах», легенда красивая, даже очень красивая, но... Она звучит по-разному в разных рассказах и воспоминаниях Л.Н. В одном из вариантов она выглядит так: «„Кресты“ казались мне после лагеря Беломорканала... обетованной землей. Там можно было залезть под лавку и лежать. И у меня возникла мысль о мотивации человеческих поступков в истории. Почему Александр Македонский шел в Индию и Среднюю Азию, хотя явно там удержаться не мог и грабить эти земли не мог, не мог доставить награбленное обратно к себе, в Македонию, и вдруг мне пришло в голову, что его что-то толкало, что-то такое, что было внутри него. Я назвал это «пассионарность». Я выскочил из-под лавки, побежал по камере. Вижу: на меня смотрят как на сумасшедшего, и залез обратно. Так мне открылось, что у человека есть особый импульс, называемый пассионарностью... Это не просто стремление к иллюзорным ценностям: власти, славе, алчность, стремление к накоплению богатств, стремление к знанию, стремление к искусствам».

Свое открытие Л.Н. якобы приравнивал к теории Маркса и был настолько захвачен им, что когда рассказал приведенную выше историю в Москве, то И. Н. Томашевская сказала: «Поприщин..., Поприщин», имея в виду гоголевского сумасшедшего.

Есть другой вариант рассказа Л.Н. об озарении в «Крестах»: «Там раздумья о научных проблемах были предпочтительнее мыслей о личных обстоятельствах. Луч света проходил сквозь маленькое окошко и падал на цементный пол. Свет проникал даже в тюрьму. Значит, – подумал я, – и в истории движение происходит благодаря какой-то форме энергии». Тут нет ни слова о сравнении с «теорией Маркса».

Но, скорее всего, ближе к истине третий вариант. В 90-х гг. Л.Н. говорил о своем открытии более осторожно: «Лишь в 1965 г., прочтя книгу В.И.Вернадского «Химическое строение биосферы Земли и ее окружения», я узнал это. А в 1967-м вышла моя первая статья по этногенезу».

Итак, все почти что встало на свои места. Правда, остается непонятным, что же пришло в голову Л.Н. тогда в Крестах: идея пассионарности или его схема этногенеза. Ни то, ни другое – отвечу я. Да и сам Л.Н. позже сформулировал суть своего открытия иначе: «Автор наметил основы такого подхода еще в студенческие годы, но не мог ни точно сформулировать их, ни тем более обосновать. Часто научная идея, даже правильная, гнездится где-то в подсознании, и лучше там ее задержать до тех пор, пока она не выкристаллизуется в стройную, логическую версию, не противоречащую ни одному из известных фактов». Таким образом, семидесятилетний Гумилев поправляет тридцатидвухлетнего Л.Н. Конечно, то, что было «открыто» в 40-х гг. в «Крестах», было лишь направлением поиска.

После «Крестов», после Ленинграда «первая Голгофа» реконструируется лишь «пунктиром», только моментами. Лев пишет мрачные письма в Ленинград: «Все на меня плюют, как с высокой башни». Между тем в жизни А.А. намечается какой-то просвет, но не для Л.Н. В 1940 г. выходит книга стихов А.А.; ее принимают в Союз писателей СССР. Больше того, ходатаи за Лёву думают, что все уже в порядке. В июле 1940 г. Борис Пастернак спрашивает А.А.: «С вами ли уже Лев Николаевич?» А. Фадеев, А. Толстой и Б. Пастернак намеревались представить книгу А. Ахматовой к Сталинской премии. Сама А.А. пишет второе письмо к Сталину... Но в Прокуратуре СССР с ней говорят жестко, настолько жестко, что она страшится изложить это в письмах сыну.

Затем идут военные годы – 1941–1942-й .

Быстрый переход