Но бывали у жителей Ясной Поляны и радостные события. Вышедшие замуж Таня и Маша стали жертвами какой-то странной болезни и никак не могли выносить детей до родов. И вот шестого октября 1905 года, ко всеобщему удивлению, сорокалетняя Таня родила наконец в отчем доме живую, здоровую девочку, которую назвали Татьяной в честь матери. Толстой узнал эту новость от Саши, которая была взволнована и плакала. Он и сам приложил к глазам платок, чтобы промокнуть слезы. А немного спустя отец ребенка, которому врачи рекомендовали теплый климат, уехал в Рим с Сашей, Машей и ее мужем Оболенским.

«Советую тебе воспользоваться всем, что можешь взять от Европы, – пишет Лев Николаевич Маше двадцать второго марта 1906 года. – Я лично ничего не хотел бы взять, несмотря на всю чистоту и выглаженность ее. А, к сожалению, вижу, что мы все капельки подбираем: партии, предвыборные агитации, блок и т. п. Отвратительно… все эти конституции ни к чему иному не могут привести, как к тому, что другие люди будут эксплуатировать большинство – переменятся, как это происходит в Англии, Франции, Америке, везде и все будут беспокойно стремиться, чтобы эксплуатировать друг друга и все всё больше и больше будут кидать единственную разумную, нравственную земледельческую жизнь, возлагая этот серый труд на рабов в Индии, Африке, Азии и Европе. Очень чиста матерьяльно эта европейская жизнь, но ужасно грязна духовно».

Крестьянину Воронину из Костромской губернии, который спрашивал его мнение о том, к какой партии лучше примкнуть, Толстой отвечал, ни к какой, кроме партии толстовцев, если таковая существует.

Ему хотелось бы привлечь к этой партии своих близких, но все, кроме Саши, учения его не признавали. Сыновья Лев и Андрей (который демобилизовался после нескольких месяцев военной службы) даже поспорили с ним однажды, что смертная казнь желательна в некоторых случаях. Это мнение показалось ему личным оскорблением. «Я сказал им, что они не уважают, ненавидят меня, – делится он с Машей в письме от четырнадцатого июля 1906 года, – и вышел из комнаты, хлопая дверями, и два дня не мог прийти в себя». Вновь атмосфера Ясной Поляны казалась ему невыносимой, он задыхался, мечтал бежать от этой помещичьей жизни на широкую ногу, наполненной ложью, пустыми разговорами, едой и деньгами. Но он отчетливо представлял, что за этим последует: несколько дней спустя его настигнет жена со слугами и докторами, жизнь вернется в привычное русло.

В августе 1906 года, когда Толстой в отчаянии думал о бегстве от жены, она серьезно заболела: неожиданно усилились давние боли в животе, врачи поставили диагноз «фиброма» и посоветовали операцию. Состояние Софьи Андреевны не позволяло перевезти ее в больницу. Пришлось пригласить на дом знаменитого хирурга Снегирева с ассистентами, сестрами и даже операционным столом. Срочно прибыли родные, извещенные телеграммами. Увидев вокруг себя всех своих детей, графиня поняла, что умирает: после стольких лет заботы о других была взволнована тем, что беспокоятся о ней. Она была очень ослаблена изматывающими болями, температурой, диетой, мыслями о скором конце и стала такой тихой и нежной, что Толстой не узнавал ее. Извинялась за неудобства, которые внесла в жизнь дома, шептала нежные слова близким, слугам. Когда в комнату входил Лев Николаевич, старалась улыбаться, чтобы приободрить его, брала его руку в свою, целовала, умоляла простить за причиненное зло. Он удалялся со слезами на глазах, бродил, опустив голову, по дому, возвращался в кабинет, что-то писал. «Болезнь Сони все хуже, – отмечено в дневнике первого сентября 1906 года. – Нынче почувствовал особенную жалость.