— Там еще один должен быть, судя по тому, что мы только что слышали, — сказал Робертс. До этого он молчал и сейчас заговорил слишком громко. Он был возбужден, и поведение его могло показаться подозрительным всякому, кто имел основания подозревать. Буш почувствовал приступ раздражения и страха.

— После того, как мы поднимем капитана, я прикажу поискать, — сказал Клайв, потом позвал, наклонившись к люку: — Поднимайтесь.

Первым появился Кольман с двумя веревками в руке, за ним пехотинец: одной рукой он цеплялся за трап, а другой придерживал ношу.

— Давайте потихоньку, — сказал Клайв.

Кольман с пехотинцем вылезли из люка и вытащили верхний край доски. К ней было привязано спеленатое, как мумия, тело. Это — наилучший способ вносить по трапу человека с переломанными костями. Пирс, другой лекарский помощник, карабкался сзади, придерживая нижний край доски. Когда доска приподнялась над комингсом, офицеры столпились у люка, помогая ее вытащить. В свете фонарей Буш видел над парусиной лицо капитана. Насколько можно было разглядеть (бинты закрывали нос и один глаз), лицо это было спокойно и ничего не выражало. На одном виске запеклась кровь.

— Отнесите его в каюту, — сказал Бакленд.

Это был приказ. Момент был важный: если капитан выбывает из строя, долг первого лейтенанта — взять на себя командование, и четыре слова, произнесенные Баклендом, показывали, что он это сделал. Приняв командование, он мог отдавать приказы даже в отношении капитана. Но этот важный шаг был вполне в рамках заведенного порядка: Бакленд десятки раз принимал временное командование судном в отсутствие капитана. Заведенный порядок помог ему пройти через эту критическую ситуацию, а привычки, сформировавшиеся за тридцать лет службы на флоте — сначала мичманом, потом лейтенантом — позволили вести себя с подчиненными и действовать как обычно, несмотря на неопределенность его ближайшего будущего.

И все же Буш, внимательно за ним наблюдавший, не был уверен, что привычки хватит надолго. Бакленд был явно потрясен. Это можно было бы объяснить естественным состоянием офицера, на которого в таких поразительных обстоятельствах свалилась огромная ответственность. Так мог бы решить ни о чем не подозревавший человек. Но Буш, с ужасом гадавший, как поведет себя капитан, придя в сознание, видел, что Бакленд разделяет его страхи. Кандалы, трибунал, веревка палача — мысли об этом лишали Бакленда воли к действию. А жизнь, во всяком случае будущее всех офицеров на судне, зависели от него.

— Простите, сэр, — сказал Хорнблауэр.

— Да? — отозвался Бакленд и с усилием добавил: — Да, мистер Хорнблауэр?

— Можно мне записать показания капрала, пока события еще свежи в его памяти?

— Очень хорошо, мистер Хорнблауэр.

— Спасибо, сэр, — сказал Хорнблауэр. На его лице нельзя было прочесть ничего, кроме почтительного усердия. Он повернулся к капралу: — Доложитесь мне в моей каюте, после того, как вновь поставите караул.

— Да, сэр.

Доктор и его помощники давно унесли капитана. Бакленд не двигался с места — казалось, он парализован.

— Надо еще разобраться со вторым пистолетом капитана, — сказал Хорнблауэр все так же почтительно.

— Ах, да. — Бакленд огляделся по сторонам.

— Здесь есть Вэйлард, сэр.

— Ах, да. Он подойдет.

— Мистер Вэйлард, — сказал Хорнблауэр, — спуститесь с фонарем и поищите пистолет. Принесете его первому лейтенанту на шканцы.

— Есть, сэр.

Вэйлард почти успокоился; уже некоторое время он не сводил глаз с Хорнблауэра. Теперь он поднял фонарь и спустился по трапу.