Во времена «холодной войны» Вена превратилась во всемирную явку — к квартету присоединились ЦРУ и РУМО (военная разведка США), — став излюбленным местом встреч сотрудников спецслужб со своими агентами, которые действовали от Афин до Осло и от Хельсинки до Мадрида. Профессионалы шутили: «Если Амстердам — рай для сексуальных меньшинств, то Вена — Эдем для шпионского большинства».

Офицеры ЦРУ, РУМО и западноевропейских спецслужб сообща занимались шпионским промыслом, по-джентльменски проводя разделение труда, — кто-то похищал, а кто-то приобретал добытую информацию. Кто-то вербовал, а кто-то проверял кандидатов на вербовку на конкретных заданиях. Бывали, разумеется, накладки, были обделённые и призёры, но серьёзных конфликтов в этой тайной когорте единомышленников удавалось избегать всегда.

Приблизительно то же самое происходило и в лагере спецслужбистов из СССР и из соцстран Восточной Европы, при этом повышенной активностью отличались сотрудники Главного управления разведки под руководством Маркуса Вольфа…

«Стоп! — воскликнул Крейцель. — А что если Кранцы работали на генерала Вольфа? А от него и до КГБ — рукой подать. Известно ведь, что Вольф считает себя “младшим братом” Андропова. Впрочем, теоретически Кранц мог и напрямую снабжать КГБ похищенными материалами, исключив ГУР как промежуточную инстанцию».

Следствию предстояло установить национальную принадлежность адресата, другими словами, местонахождение спецслужбы, потреблявшей похищенные в МИД документы, маршруты их передвижения, а также детали шпионского промысла супругов Кранц, ибо мало ли какие подробности ещё могут всплыть в ходе допросов!

«Увы, теперь что-то выяснить не представляется возможным — женщина мертва, а муж далеко — либо катается на лыжах в австрийских Альпах, либо пьёт пиво в берлинском гаштете, либо водку на подмосковной даче КГБ — поди разберись!»

Крейцель в сердцах ударил кулаком по столу и вновь придвинул к себе том уголовного дела…

ОДИНОЧЕСТВО В ТОЛПЕ

В семь лет Леонора Сюттерляйн осталась круглой сиротой — родители погибли в авиакатастрофе, когда ей не исполнилось и пяти, а бабушка, которая, оформив опекунство, забрала девочку к себе, умерла через год. Других родственников не нашлось, и по решению бургомистрата Бонна бабушкину квартиру опечатали до совершеннолетия девочки, а её саму определили в интернат.

Короткая стрижка «а-ля Гаврош», угловатые движения и размашистая походка, потертые джинсы и рубашка-ковбойка, наконец, низкий голос и отсутствие всякого намека на грудь вводили в заблуждение окружающих — Леонору в её 14 лет все принимали за мальчишку. Впрочем, она ничего не имела против — с подругами ей фатально не везло, поэтому в обществе мальчишек она чувствовала себя как рыба в воде.

От других воспитанников интерната Леонору отличали феноменальная память, прилежание и склонность к изучению иностранных языков. Этим объясняются её достижения на ежегодных школьных олимпиадах — там она неизменно завоевывала призовые места. А её успехи в переводах на немецкий язык английских, французских и итальянских современных авторов привлекли внимание чиновников из департамента по работе с персоналом Министерства иностранных дел Западной Германии. Ничего удивительного, что по окончании филологического факультета Боннского университета Леонору пригласили на работу в МИД.

Пройдя все проверки и тесты, в том числе и на полиграфе, Леонора была зачислена сначала стажером, а с июля 1966 года стала работать самостоятельно в отделе «Телько», где расшифровывались и передавались дальше телеграммы всех западногерманских посольств.