– Плюсы, конечно, наверное, есть. Но ведь если вдуматься, то плюс – это всего лишь два скрещенных минуса, – пожала плечами я, провожая взглядом свою окольцованную сестру. Апрель посмотрел на меня одним из этих своих взглядов – когда он словно пытается раскодировать меня или понять, где у меня допущена системная ошибка, но затем только покачал головой и смахнул несуществующую складку на своем светло-сером дорогом костюме.

– Идем, Фаина, тебе надо набраться мужества и поздравить сестру, – сказал он. Я покорно кивнула. Вообще-то я по жизни человек довольно терпеливый. Наверное, потому, что когда не ждешь ничего особенно хорошего, то и удивить тебя чем-то довольно сложно. Видеть вещи такими, какие они есть, – вот самая большая загадка, вот недостижимый идеал и Рубикон человечества. Знать что-то наверняка почти невозможно. Я знаю наверняка очень мало вещей. Но всегда пыталась искать наиболее правильный ответ на любой вопрос – меня так учил отец, так учили в физтехе, и так научила жизнь. Самообман хорош, как блины со сгущенкой, но когда речь идет о принятии стратегически важных решений, лучше быть уверенной в их правильности хотя бы на восемьдесят процентов.

К примеру, я знаю наверняка – ни на ком другом костюмы не сидят так очумело хорошо, как на моем бойфренде. Странное, забавное слово – «бойфренд». В моем сознании оно рифмуется с бой-бабой. Игорь Вячеславович Апрель для бойфренда был слишком серьезным, солидным, высоким, красивым и непринужденным, со слишком ироничным взглядом умных зеленых глаз. Для бойфренда он слишком хорошо знал людей, слишком хорошо знал меня. Лучше, чем я сама себя.

– Я не господи, но все равно спасибо.

– Нет, ты скажи. Это что, серьезно? Или ты ему заплатила в службе эскорта?

– О, я столько не зарабатываю, – рассмеялась я, и Верка надулась еще больше.

– Так переезжаешь? – снова спросила она.

– Ну, пока не знаю, все раздумываю. Считаешь, стоит переехать? – спросила я, скорее просто чтобы подразнить двоюродную сестру. Но та посмотрела на меня, как на свихнувшуюся.

– Ты еще думаешь? Ты, а не он? – спросила она, яростно натыкая на вилку баклажановые рулетики с сыром. Я ее понимала, она бы на моем месте уже сидела бы в машине Малдера – со всем своим барахлом и сыном Лешкой шести лет. Вере не очень повезло в жизни, и хотя в ее манере держаться, а больше в выборе одежды и аксессуаров еще сквозила любовь к хипповскому образу жизни и Грушинским фестивалям, в ее движениях уже появилась определенная истеричная резкость, свойственная женщинам, на которых навалилось слишком многое. В ее волнистые волосы все еще была вплетена какая-то самодельная фенечка, но она то и дело взвизгивала, делая замечания Лешке. В позапрошлом году Вере исполнилось тридцать, но она никого не приглашала, сказала, что уедет праздновать в Египет, но поговаривали, что просто не хотела тратить деньги. Это я, кстати, могла понять.

– Ой, Файка, это тебя твой отец испортил, приучил слишком много думать. А это делать женщине вредно, – и тут Вера отвернулась и замолчала, а затем выпрямилась и тряхнула фенечкой в волосах. Я проследила за ее взглядом. Игорь усаживал мою маму на место, и Верочка смотрела на него так задумчиво и напряженно, как цыган на коня в чужой конюшне. Вот еще то, с чем мне предстоит иметь дело – с женщинами, которые будут биться в истерике при одном только виде моего мужчины. Если что-то может случиться, оно обязательно произойдет, а это значит, что, даже если я перееду к Апрелю, выйду за него замуж и нарожаю ему детей, когда-нибудь кто-нибудь моего Малдера обязательно у меня уведет и мое сердце будет не просто разбито – оно будет растоптано и стерто в порошок, как перец для специй.