— Да, — уронила Катерина, мысленно прощаясь с Витькой, со всеми, кого знала и любила в этой жизни.

— Ну до чего же ты меня боишься! Кстати, это уже совсем не смешно, — вдруг рассердился старик. — Я, конечно, не муравей в шоколаде, но и не барон Суббота, чтоб ты меня боялась. Скажи, девчонка, чем я тебе насолил?

— Ты открывал мне только плохие двери, — чужим, сиплым голосом преступницы произнесла Катя. — Я не знала, какие двери мне нужны, я просила у бога помощи, а ты перехватил мои молитвы и повел на смерть — ревновал? подношений хотел? Это ты должен мне сказать, чем я тебе насолила, что ты меня убил.

— Китти, Китти, глупенькая Китти, — усмехнулся Эллегва, бог дорог, владыка перекрестков, связывающий и открывающий. — Так ничего и не поняла. Ведь это ты старалась изменить свою жизнь, ничего в ней не трогая, и сбежать, оставаясь на месте! Есть упрямцы, которые не понимают языка судьбы, по-каковски бы она с ними ни говорила. Ты одна из них. Даже сейчас, убедившись, что коротенькая линия жизни на твоей ладони — далеко не вся дорога, дуешься за смерть, приключившуюся давным-давно. Я думал, после пары жизней ты и думать забудешь про то, как болталась в петле под запах тубероз! — и старик шкодливо захихикал.

На человека бы Катерина накинулась с кулаками. И опозорилась бы, как всегда. Катя, подобно большинству женщин, не умела драться. Драка для нее была актом отчаяния, а не самоутверждения. Каждый такой инцидент перетекал в мучительные размышления, насколько глупо она, Катя, выглядела со стороны — красная, растрепанная, задыхающаяся, тянущая руки, чтоб исцарапать обидчику лицо, хотя куда действеннее было бы дать коленом в пах, о чем действительно разгневанная женщина неизменно забывает… На бога Катерина и не замахивалась. Зато замахнулась Кэт.

Повешенной пиратке было нечего терять: она уже несколько веков была мертва, не отмщена и не оплакана. Должен же кто-то ответить за злосчастья Кэт? Почему не Эшу Эллегва, один из таинственных черных богов, к которым беспрестанно взывали такие же черные голодранцы? После чего нет-нет, да и получали просимое, погубив свою бессмертную душу… Теперь, когда стало ясно: ее душа тоже оказалась в лапах языческого божества и сделка эта не принесла Кэт ни капли удачи — разве не вправе Кэт немного… выйти из себя? То есть выйти из Кати.

Катерина и сама не поняла, как получилось, что старик уткнулся носом в пол, а она уселась на него верхом и молотила по широкой костлявой спине кулаками, точно выбивая мелодию на тамтаме. Но вместо мелодии звучал хохот Эллегвы, растущий, будто дерево, и постепенно заполнивший все пространство опустевшей квартиры.

— Хватит, хватит, хорошенького понемножку! — наконец выдавил из себя старик и стряхнул Катю с себя, словно кутенка. — Давай поговорим. Считаешь, я обманул тебя? А я так не считаю. Разве благодаря моей благосклонности ты не уехала из проклятого городишки, глотавшего своих обитателей, не разжевывая? Ты повидала множество земель и морей, спала с кем хотела, убивала, когда хотела, брала, что хотела — и заплатила свою цену за толику свободы. А что бы с тобой сталось, пойди все своим чередом? Сменила бы ты дешевый бордель на дорогой, моряков на капитанов, капитанов на плантаторов, рожала бы ненужных тебе ублюдков, носила бы кружевные панталоны, разъелась бы, как свинья, да и померла бы в сороковник от апоплексического удара. А в следующей жизни всё повторилось бы. И снова. И снова. И сейчас бы ты была потаскухой — дорогой или дешевой, но по-прежнему одинокой, куталась бы в собственную отверженность, будто в расшитый плащ, прикрывающий грязные лохмотья. Радуйся, что стала порядочной женщиной, которую все уважают! Разве ты не этого хотела?

Действительно.