|
Это Андрей усвоил давно. Ставить интересы партии выше личных учил его отец и так сам поступал всю жизнь. Андрей видел это собственными глазами и гордился отцом. Мать иногда пыталась возражать, но отец гладил ее по седым волосам — Андрей почему-то помнил мать только седой — и тихо говорил: «Надо, Шура. Партия приказывает». И оттого, что эти слова произносились не с трибуны и без обычного пафоса, а строго и буднично, с глазу на глаз, маленький пионер Андрей чувствовал, как от волнения спазм сжимал ему горло, он молча глотал слезы и в этот миг готов был идти за отцом куда угодно и делать все, все самое трудное и опасное.
И вот сейчас партия тоже приказала. Это был ее первый, действительно серьезный приказ ему, Андрею. И Андрей подчинился. Ведь он уже давно знал, что «надо» куда важнее, чем «хочу». Он только не знал, что это бывает так трудно. А вот Люся… Она ничего не хотела знать. Она только требовала, чтобы Андрей не соглашался. И как требовала! Андрей никогда не видел ее такой. Но он согласился. И вот вместо работы за границей они с Люсей получили назначение в Брест, в таможню… Давно уже тронулся поезд, давно уже промелькнули пригороды Москвы, дачные поселки. Уже сквозь ватные клочья паровозного дыма были видны лишь бесконечные заснеженные поля до самого горизонта, где они незаметно сливались с серым, унылым небом. Над обледенелыми нитями телеграфных проводов парили, тоскливо горланя, большие черные вороны. Андрей все лежал, все курил и думал. Да, Люся изменилась, И ведь вот что странно: не первый же год знает ее Андрей, и все эти годы они жили дружно и были счастливы. Люся гордилась им, когда он на третьем курсе стал отличником, секретарем факультетского бюро, потом внештатным инструктором райкома. И она в эти годы шла вровень с ним: руководила факультетской самодеятельностью, была избрана членом бюро комсомола. И за все эти годы — ни одной серьезной размолвки. Но за эти же годы — ни одного серьезного испытания, ни одной крупной неудачи. И вот оно случилось, такое испытание, а может быть, и неудача. Неудача? Это считает Люся. Она рассуждает так: «Почему именно мы? Разве нет других? Ведь нам же обещали. Это неуважение к людям. Мало ли что кому-то надо!» Андрей возражал терпеливо, даже как-то виновато. Что значит «именно мы»? Так может рассуждать каждый. Нам обещали? Но всем уже что-то обещали. «Надо когда-нибудь подумать не только о себе, но и обо мне!» — кричала ему Люся. Будто он, Андрей, раньше, думал только о себе. Просто они с Люсей раньше думали одинаково. А теперь… да, Люся очень изменилась. С нарастающей тревогой замечал это Андрей в последнее время, замечал, может быть, по едва уловимым черточкам. Холодно, ох, как холодно становилось Андрею дома! Даже Вовка не согревал, ласковый и веселый его мальчуган. Все у Андрея как-то вдруг пошло кувырком, все планы, все мечты. И вот они едут с Семеном в Брест. Потом Андрей получит комнату, и приедут Люся с Вовкой. Андрей даже не знает, радует его это или нет. То есть Вовка-то, конечно, радует, а вот Люся… Незаметно наступила ночь. Рано утром поезд подошел к развороченному строителями, огороженному дощатыми заборами перрону брестского вокзала. На маленькой привокзальной площади — стоянка такси. Когда они назвали гостиницу, шофер усмехнулся. Минута — и, проехав два моста над железнодорожными путями, машина затормозила у подъезда. Города в сумерках наступающего зимнего утра они не увидели. И вот уже Андрей в своем номере, оглядывает скромную его обстановку. Отдельный кабинет! — Вам повезло, что зима сейчас, — улыбнулась полная женщина-администратор, выписывая квитанции. — А летом у нас и койки не получишь. Отдельный номер. Где-то за стеной остался Семен Буланый. |
