— А что, эфэсбэшники — не люди? Люди, Андрюха, и работа у них, между прочим, очень даже нужная.

И генерал мне этот поначалу тоже очень по душе пришелся.., пока не начал насчет правового государства вкручивать и всяких политических аспектов. А ну, как они решат, что с точки зрения политических интересов лучше этого Шарова не трогать? С кем, мол, не бывает, а работник ценный и человек видный, авторитетный...

Что тогда, а?

— Да ну тебя, командир, — сказал Андрей. — Нарисовал картинку... Теперь уже и мне пить расхотелось.

— А чего захотелось? — заинтересовался Комбат. — Если не пить?

— Напиться до потери пульса. Если будет так, как ты говоришь, впору и вправду Кремль штурмовать.

— Ну-ну.., штурмовик. Я же говорю, это настроение у меня такое.., странное. Не обращай внимания, к утру рассосется.

Они сидели в машине Подберезского, припаркованной напротив входа в ресторан. Уже стемнело, дождь кончился, и цветные витражи в ресторанных окнах светились изнутри мягким рассеянным светом, разноцветными пятнами ложась на мокрый тротуар.

На крылечке ресторана покуривал вышибала в расстегнутом желтом пиджаке, подставляя сырому прохладному ветру разгоряченную сытую морду и сверху вниз поглядывая на прохожих. Мимо неторопливо прокатился милицейский «УАЗ», притормозил, и по пояс высунувшийся из кабины сержант обменялся с вышибалой парой фраз. Оба рассмеялись, и «луноход» покатил дальше. Кореши, подумал Комбат. Друзья-приятели. Поменяй их местами — что изменится? Да ничего.

Ни для меня, ни для них, ни для бабули, у которой на рынке украли кошелек. Странно все-таки мы живем.

Непонятно. То есть все, казалось бы, привычно и ясно, все давно само собой разложилось по полочкам, и каждое новое явление сразу же, словно по волшебству, укладывается в общую систему, да так ловко, будто только его там и не хватало, но вот как вдумаешься... Напиться, что ли, в самом деле?

— А помнишь, Андрюха, — сказал он, — лет десять назад молодежь все песенку одну крутила? Что-то насчет того, что надо бы, мол, добавить, чтоб стало светло хотя бы на миг.

— Ведь мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть, — подхватил Подберезский и фальшиво пропел:

— А-а-а, а-а-а. Это?

— Вроде это... Вот только голос у тебя как у больного медведя. Которому на ухо наступили.

— К чему это ты вспомнил, Иваныч? — заинтересованно спросил Подберезский, — Передумал?

— Нет, не передумал. Не хочу я сейчас пить, Андрюха. Просто вспомнилось. Темно как-то кругом, душно.

— Стекло опусти, сквознячком протянет. А что темно — так ведь осень на дворе, да и дело к ночи.

— Можно подумать, что днем светлее, — проворчал Комбат и завозился, выбираясь из машины.

— Давай подвезу, — предложил Андрей.

— Не надо. На такси доеду. Ты давай домой, тебе тоже отдых не помешает. Завтра созвонимся.

Они пожали друг другу руки, и Борис Иванович зашагал туда, где под фонарем скучал одинокий таксомотор. Шофер курил, выставив в окошко локоть, и вид у него был ночной, усталый и нездоровый. Под приборным щитком бормотала рация, время от времени взрываясь разрядами помех, на счетчике, подрагивая, горели призрачным зеленым светом квадратные нули, а из стереосистемы лилась тихая инструментальная музычка. Мимо, коротко просигналив, проехал Подберезский, и Борис Иванович поднял руку в прощальном жесте. «Воскресенье скоро, — с внезапной вспышкой радости подумал он. — Поеду к Сереге. Удочки возьмем и махнем на какое-нибудь озеро. Надоело все до чертиков. Неделю жизни у меня украли, сволочи.