— Как это? — переспросил Гумпом, завороженно глядя на пистолет.

— Будешь себя хорошо вести — будешь жить, — объяснил Багор. — А станешь трепаться — убью. Все, пошел вон отсюда.

Гумпом ушел, пятясь задом и по-прежнему не сводя глаз с направленного на него пистолета. Багор убрал пистолет, выкурил еще одну сигарету и позвонил хозяину, в очередной раз поборов желание бросить все и бежать куда глаза глядят. Останавливало его только то, что под хозяина копал скорее всего какой-то самодеятельный артист: эфэсбэшники не стали бы убирать свидетелей, которые могли пригодиться в суде. Если дело действительно обстояло подобным образом, то шансы выйти из этой истории с минимальными потерями были вполне реальны: героев-одиночек Багор не боялся. Одиночка просто не в состоянии уследить за всем, предусмотреть все и как следует замести следы. Рано или поздно он неизбежно начинает спешить и делать осечки, и вот тут-то можно считать, что его песенка спета. Багор любил время от времени объявлять разным умникам, что их песенка спета.

Еще он любил комфорт, твердый оклад и щедрые премиальные — все то, что давала работа на нынешнего хозяина. Чего он не любил, так это быть в бегах, спать в одежде и все время уворачиваться от чьих-нибудь длинных рук, а сомневаться в том, что у генерал-полковника Шарова длинные руки, ему как-то и в голову не приходило.

Так что сомнения Багра были непродолжительными, и то, что сказал ему по телефону хозяин, лишний раз укрепило его уверенность в правильности принятого решения.

— Оперативная работа, Валера, — сказал хозяин, выслушав его доклад, — отчетливая. Продолжай в том же духе. Глядишь, все и обойдется. Надо бы поискать этого твоего.., как его?

— Сапога, — подсказал Багор.

— Ну и имечко, — хмыкнул генерал. — Так надо бы его поискать, как ты полагаешь?

— Есть, — сказал Багор и долго звонил по телефону разным людям, многие из которых были искренне удивлены, узнав, что он до сих пор жив. У майора Багрянцева были обширнейшие связи, тем более ценные, что он ими не злоупотреблял. Воспользовавшись знакомствами, майор довольно быстро и с немалым удивлением выяснил, что Сапог, оказывается, жив, хотя и не вполне здоров. Незадачливый подчиненный майора Багрянцева загорал в реанимации, где люди в белых халатах пытались отреставрировать раздавленную грудную клетку.

Багор вздохнул, купил цветы и отправился в больницу. Цветы он подарил хорошенькой неприступной медсестре, обернув основание букета стодолларовой бумажкой. Это было грубо, но зато не нуждалось в дополнительных комментариях, тем более что медики, в отличие от, скажем, педагогов, не склонны излишне усложнять жизнь. Сестричка, несмотря на молодость, поняла майора Багрянцева именно так, как было нужно, и, пропустив его в палату, тихо испарилась.

Сапог был похож на утыканный прозрачными трубками гипсовый кокон, из которого тоскливо выглядывал одинокий, со слезой, мутноватый глаз. Багор окинул быстрым взглядом аппаратуру жизнеобеспечения и, найдя выключатель, положил на него руку.

— Кто? — не тратя времени на формальности, коротко спросил он.

Из недр гипсового кокона раздалось хриплое шипение, в котором лишь с большим трудом можно было разобрать отдельные слова.

— Серая «ауди», — услышал Багор. — Кожаный плащ.., падла.., деньги.., убил...

— Не совсем, — сказал майор. — Что ты делал в спальне хозяина?

Одинокий глаз покосился на руку Багра, лежавшую на выключателе, и наполнился слезами. Слезы покатились под марлевую повязку.

— Фотографировал, — прошипел Сапог. — Кейс... бумаги.., сто штук... Сказал, хозяин.