– Сигнальщики, тоже мне.

– Екатерина, они живые люди. Им плохо.

Катя не понимала, откуда у доктора столько терпения. Где то же его черпают. Где? Вокруг сплошные психопаты, и все не слава богу.

Но однажды Анна Юльевна превзошла сама себя. Правда, не с недужными, а с молодой врачихой и ее помощницей. Те уже сидели в комнате отдыха и трепались об изменениях климата на планете в целом и на севере Москвы в частности. Увидев Клунину, врачиха безмятежно поинтересовалась:

– Когда еще была такая зима? Ни снежинки. Ни градуса ниже ноля. Анна Юльевна, вы живете давно. Случалось что нибудь подобное на вашей памяти?

Доктор привычно сделала вид, что не заметила бестактного намека на возраст. Катя про себя одобрила ее сдержанность, но у самой кулаки зачесались. Ну не кулаки, не кулаки, язык. Очень захотелось сказать наглой твари, что Анне Юльевне немного за сорок. И выглядит она не старше своего возраста. Но Клунина не одобрила бы перепалку медсестры с врачом, хоть врач и дура набитая. Видимо, свои боевые намерения Катя выразила детским сопением. Потому что Анна Юльевна усмехнулась и миролюбиво похлопала ее по руке. А потом ответила любознательной девушке:

– В тот год осенняя погода

Стояла долго на дворе.

Зимы ждала, ждала природа.

Снег выпал только в январе.

На третье в ночь…

– Ой, вы даже стихотворение в тему сочинили! – восхитилось одно будущее поликлинической медицины. А второе горько прошептало: – Только ночью третьего? И в Новый год может полить дождь?

У Анны Юльевны сделалось такое лицо, будто эти двое глумливо сожгли все, что она знала и любила, вместе с ее родимым домом. Но Клунина нашла в себе мужество и снова подала голос:

– Не я. Это написал Александр Сергеевич. – Вгляделась в собеседниц и тихо уточнила: – Пушкин Александр Сергеевич, коллеги. Поэма «Евгений Онегин», глава пятая. Но, кажется, это не важно. Я только хотела сказать, что погодные аномалии случались всегда.

– Надо же, – озадаченно протянули те хором. – Еще при Пушкине!.. Это в каком же веке?

– В девятнадцатом, – процедила сквозь зубы Клунина, развернулась и вышла из комнаты отдыха.

Катя метнулась следом, на ходу клянясь себе никогда ни с кем не обсуждать погоду. Ее тоже потрясло, что еще при Пушкине снег не выпадал до января. И что есть люди, вроде Анны Юльевны, которым это известно.

Она до сих пор ни разу не нарушила клятву, данную самой себе. И не собиралась. Неужели это и есть внутренняя жизнь, с которой так носятся умники, которую противопоставляют внешней? Всего лишь это?

Катя Трифонова растерянно зажмурилась и приложилась лбом к холодному стеклу. Захотелось плакать, но слезы давно не являлись вовремя. Как снег. Как зима. Как все, что нужно для покоя, не говоря уже о счастье.

2

– Почему сумерничаешь? Глаза болят от ваших хирургических ламп? – раздался за спиной высокий девичий голос.

– Нет, конечно. – Трифонова неохотно перестала бодать стекло. – Фонарь же прямо напротив окна. И снег такой красивый. Засмотрелась.

– Ух ты! Действительно! А я сорвалась тебя искать и не заметила, что на улице творится. А там, оказывается, валом валит надежда на правильную русскую зиму.

– Мне бабушка в детстве запрещала смотреть телевизор. Только пару часов в день издали. Правда, специально кресло отодвигала. Говорила: «Зрение испортишь». А теперь все часами в компы пялятся с тридцати сантиметров, и ничего.

– Кать, ты сейчас о чем?

– Да я все про свет в операционной. Тормоз же, сама знаешь.

– А а, понятно. Ну так экраны стали другие, прогрессируем. Я хотела чайник поставить.