На фотографиях разных лет Русланова почти всегда улыбается. Антонина Ревельс вспоминала: «Лидия Андреевна была весёлым человеком, и вокруг неё всегда были шутки, смех, оживление. Иногда с утра, задолго до концерта, она приходила ко мне и спрашивала:

— Ну, что нового? Какие анекдоты? Я должна посмеяться.

Она как бы нутром чувствовала значение смеха для людей.

Особенно это сказывалось во время войны. Придёт к бойцам в походный госпиталь и скажет:

— Голубчики мои! — и такое начнёт рассказывать, что все стонут от смеха. А уж пела она для них — просто соловьём заливалась».

В 1960-е годы Гаркави вёл концерт на одном из стадионов в каком-то южном городе, областном центре. Русланова выступила превосходно, и когда она уже раскланялась с публикой, на поле выбежала женщина, одетая в русском стиле, и подарила певице пуховую шаль. Гаркави немедленно отреагировал. «Вот это и есть истинная любовь русского народа!» — сказал он в микрофон и объявил следующую выступающую — Эльмиру Уразбаеву. Уразбаева спела — на поле к помосту бежит узбек, подбежал и подарил Уразбаевой часы. Тогда часы были богатым подарком. Следующим в программе был Иосиф Кобзон. Русланова за кулисами сказала ему: «Кобзончик, приготовься, сейчас евреи тебе мебель понесут!»

Татьяна Николаевна Барышникова, последние годы жившая в Волгограде, вспоминая лагерную агитбригаду и выступление Руслановой среди заключённых и лагерной охраны, добавила к портрету нашей героини такой штрих: «После лагеря я с ней встречалась дважды. Встречи были очень тёплыми, очень сердечными, мы с ней обнимались и целовались и плакали вместе. Но в Москве я к ней ни разу не зашла. Я уже жила не в Москве после освобождения. В Москве бывала довольно редко, и несмотря на то, что она мне дала свой телефон и просила заходить и вообще мы с ней встретились очень и очень тепло, меня немножко настроили против визита к ней мои бывшие коллеги. Выяснилось, что после освобождения очень многие, когда Лидия Андреевна была в Москве и снова занимала прежнее положение, к ней приходили за помощью. Она немножко рассказывала мне о своей трудной и очень суровой жизни до того, как она стала всесоюзно известной певицей. Это была жизнь, полная лишений и огромного, поистине титанического труда. И всегда вокруг неё кормились люди. И не всегда эти люди могли прокормиться без её помощи. Я могу себе представить, какое паломничество было бы к ней со стороны бывших лагерников, если бы она это не пресекла в самом начале. У неё и своя жизнь после освобождения была достаточно сложной, и поэтому она не очень приваживала к своему дому тех, кто приезжал из лагеря. Тем более что близких людей там было очень и очень мало. Именно эти близкие люди, насколько я знаю, та же Баклина, та же Спендиарова, к ней не обращались. Когда я как-то приехала в Москву и сказала о том, что я встретила Лидию Андреевну в Ставрополе во время её концерта (а я в то время жила там вместе с мужем), как она меня встретила, как звала к себе, мне Марина Александровна Спендиарова, человек очень категоричный, сказала: „Нет, Таня, она нас предала, она не хочет с нами иметь дело“. Это было не так, нет, потому что спустя несколько лет я была с Волгоградским театром музыкальной комедии на гастролях в Симферополе, где я проработала очень долго, и там были концерты Руслановой. Мы с мужем пошли к ней в гостиницу, и она нас прекрасно приняла, встретила, и тогда она мне сказала: „Знаешь, Таня, умер генерал (её муж В. В. Крюков), и я себя чувствую одинокой. Я всё ещё пою. Только этим и продолжается моя жизнь. Будешь в Москве, обязательно мне позвони. (Она опять-таки дала мне свой телефон, он до сих пор у меня где-то в записной книжке записан.) Только ты мне скажи о том, что это ты“. Но больше я с ней не встретилась, в Москве я у неё никогда не была».

Русланова в любых обстоятельствах и в любом окружении оставалась естественной.