Я никогда не думал, что горячая, соленая кровь может так утолять жажду. Я пил и пил, глотал густую жидкость, удивляясь, сколько же в меня может влезть, пока не оттолкнул Ильницкий.

– Хорош, нах, — сказал он. — Мне оставь.

К утру мы прошли, наверное, столько, сколько за пару дней до того. Слева приметили еще одну кабину, но с молчаливого согласия не пошли в ту сторону — все равно почти ничего полезного до сих пор не находили. Я зачем-то забрал с собой наган пацана, и он теперь тяжело бил меня по ноге. По спине ерзал узел с мясом, которое решено было с восходом нарезать полосками и завялить. Пить снова было нечего, но после мучительной жажды, которую я так долго испытывал и наконец утолил, пить пока что и не хотелось.

Местность малозаметно, но менялась. Появились кустики — не чета давешним, уже примелькавшимся: высотою примерно по пояс, покрытые длинными сизыми колючками. Несколько раз вдалеке пробегали какие-то зверьки, может быть ящерицы, поднимая за собой шлейф песчаной пыли. О том, чтобы поймать их, не стоило и думать — слишком уж быстро двигались, да и с пищей у нас пока проблем не было.

Плотно позавтракав под одним из колючих кустов, мы отдохнули, после чего снова двинулись в путь, потому что чувствовали в себе силы идти даже днем, в жару. Жара, к слову, немного спала.

– Скоро уже придем, — бормотал Ильницкий. — Совсем скоро, чует сердце мое.

– А что дальше будем делать? — спросил я. — Найдем воду, а потом?

– Где вода — там и еда. А там видно будет. Может, мы в самом деле в Каракумах.

Я видел по его лицу, что Ильницкий не слишком верит в то, что говорит, а вот мне очень хотелось верить — в окруженный зеленью оазис, в приветливых нефтяников и хлопкоробов, в баранью тушу, что жарят возле юрты…

Поэтому мы снова двинулись вперед.

Холм первым увидел Ильницкий, потому что я смотрел под ноги. Это был именно холм, возвышающийся над пустыней и появившийся словно бы из ниоткуда, из жаркого марева, плывущего над песком. Даже издалека видна была покрывшая его бурая растительность, и Ильницкий закричал хриплым, страшным голосом:

– Вода! Вода, нах! Вода!

И тут противно и громко запищал пейджер Ильницкого.

Ильницкий, уже на бегу, выхватил его из кармана, кинул куда подальше и неудержимо ломанулся вперед.

Я тоже побежал, но потом забуксовал в песке и упал, а Ильницкий продолжал бежать, пока тоже не упал, грудью на колючий куст. Когда я, вначале на четвереньках, а затем еле-еле поднявшись на ноги, добрался до него, он лежал навзничь и выковыривал из себя колючки.

– Ломанулся, как олень, — виновато сказал он. — Видал деревья? Вода! Вода там!

Он ладонями стер кровь с лица, точнее, размазал ее по физиономии.

– Бросай ты к черту этот мешок.

Но я не бросил.

По мере приближения холм вырастал перед нами, и получалось, что он значительно больше и выше, нежели нам казалось. По его крутым склонам вились бурые лианы, опутывая выступы скал, топорщились странные растения, напоминающие большие ананасы с кожистыми красными листьями. Над вершиной вились черные птицы. Возле самого холма в песке лежала, протянув вперед истлевшие руки, мумия. Мы даже не стали ее рассматривать, только Ильницкий отметил походя:

– На самом финише почти — сдох…Цепляясь за лианы, мы полезли вверх.

– Давай, Костян! — подбадривал Ильницкий. — Щас к воде придем… И никаких больше лифтов! У меня друг так помер: здоровенный был мужик, не болел никогда, а тут сел в лифт, а приехал с восьмого на первый уже мертвым… Сердце. Что он там такое увидал, в лифте этом? Я и сам стараюсь особо не ездить, вот съездил в кои веки, и где я теперь?

А когда деревья расступились, мы увидели озеро.