— Пора и нам уходить! — крикнул мне Марко. — Вперед, друже!

Мы вырвались! Мы были свободны. И что самое удивительное, никто из нас серьезно не пострадал в этой схватке!»

(Из записок лейб-медика польского королевского двора пана Романа Глинского.)

Глава 20

РУСЬ. СГОВОР

— А это поможет? — спросил губной староста, уныло теребя длинный ус.

— Почему бы не попробовать, — ответил воевода. — Мы же указом своим немалые деньги предлагаем тем, кто окажет содействие в поимке шайки Романа Окаянного. Да еще пообещаем прощение тем его молодчикам, кто придет к нам сам, в грехах покается…

— Эх, с разбойниками договор держать, право, грешно. С ними только каленым железом вести его можно.

— Где же те, с кем ты железом говорить хочешь? — усмехнулся воевода.

Он взял и стал с любовью разглядывать бумагу со своим указом, зачитанным еще вчера в городе.

— Тоже верно, — согласился губной староста, но в его голосе были нотки недовольства.

В дверь постучали, и в горницу вошел слегка развязный, но не забывающий исправно кланяться и льстиво подлизываться воеводин дьяк Алексашка.

— Воевода, к тебе кабатчик Иосиф просится. Говорит, по делу невиданной важности. А об чем речь держать хочет — не признаётся.

— Ох, — губной староста встал и лениво потянулся. — Пойду-ка я, пожалуй. Знаю я этого прохиндея. Все важные и срочные дела у него, это когда ему медный грош не доплатят. За копейку душу вытрясет, до самого государя дойдет.

— Подожди, мне с ним в одиночку, думаешь, охота говорить? Такой надоедливый. Ежели зазря побеспокоил — устрою я ему такое, чтоб впредь неповадно было…

— Ладно уж, — вздохнул губной староста, усаживаясь на лавку обратно.

— Алексашка, зови Иосифа, — повелел воевода, садясь на свое начальственное, обитое зеленой парчой, кресло.

Кабатчик был весь какой-то взъерошенный и перепуганный. Забежал в помещение приказной избы, молча упал на колени и начал истово бить поклоны.

— Ты чего это? — спросил удивленный воевода. — Встань-ка, не перед алтарем.

— Выслушай, отец родной. И не казни, а милуй…

Хромой Иосиф поднялся, отряхнул латаные-перелатаные штаны. Несмотря на свои богатства, он всегда ходил в старой одежде. И не столько из-за скупости — просто привык вечно прибедняться, а то и вызывать жалость своим затрапезным внешним видом. Внимательный наблюдатель увидел бы, что на хитрой морде стоящего на коленях человека трепета нет и в помине и что он, подобно ярмарочному скомороху, старательно изображает страх и благоговение перед двумя властьпридержащими.

— Ну, говори, чего там, — недовольно произнес воевода.

— Дело важное. Пущай Алексашка выйдет.

— Ты что же, человеку моему не доверяешь? — сурово нахмурился воевода.

— Доверяю, как не доверять. Очень даже людям твоим я доверяю, поэтому даже наливаю им чарку-другую бесплатно. Но уж слишком разговор важный и для лишних ушей не предназначенный.

— Ладно, Алексашка, ну-ка выдь отсюда. Узнаю, что подслушиваешь, все уши оборву — живо башка твоя на огурец станет похожа.

— Да как можно подслушивать! — глядя на воеводу наивно и честно, бодро воскликнул дьяк и тут же удалился, плотно и аккуратно прикрыв дверь.

— Ну, говори, — приказал воевода.

— Значит, так, — начал кабатчик, но губной староста жестом остановил его, на цыпочках подобрался к двери и врезал по ней ногой.