Ситен попыталась протестовать, но женщина знаком велела ей замолчать.

— Я не сомневаюсь, что твои слова правдивы, — отрезала Призм. — Не будь и ты настолько глупой, чтобы сомневаться в моих. Мы тщательно изучим дело, и убитая будет отомщена. О тебе будут помнить. А теперь, во имя Бей, Матери Всех Нас, уходи.

— Если это не вы, то кто же? — спросила Ситен, но женщины уже растворились в тенях. — Никто из местных не мог сделать такого. У нас нет яда и мы не знаем, кто такие Харка Бей…

Женщины исчезли так же безмолвно и загадочно, как появились. Призм исчезла последней, оставив Ситен в раздумьях, уж не померещилось ли ей все это.

В ужасе от пережитого, девушка с шумом вскарабкалась на стену. Лабиринт по-прежнему тонул в темноте, но сейчас, в этот краткий миг между окончанием ночи и началом нового дня, все звуки в местечке стихли. Плотно закутавшись в плащ, Ситен неслышными шагами пересекла Лабиринт и вышла на Улицу Красных Фонарей, где у дверей еще торчали завсегдатаи, прикрываясь руками от ее взгляда. Над дверью в «Дом Сладострастия» горели зеленые огни. Хотя Миртис и ее девушки не вставали раньше, чем солнце пройдет половину пути на небе, на кухне уже трудились невидимые ночью слуги. Взяв поспешно нацарапанное послание девушки, они пообещали, что вручат его, как только госпожа позавтракает. Усталая и сонная, Ситен потащилась обратно в гарнизонную казарму, где Уэлтрин, из уважения к ее полу, выделил ей отдельную, запирающуюся на засов, комнату.

Проспав до дневной стражи, Ситен появилась в столовой, когда та уже опустела. На холодные остатки завтрака не посягали даже насекомые. На вкус еда была еще более неприятной, чем на вид, но девушка давно уже не придавала значение вкусу пищи, поглощая все, что придется, когда была голодна.

Смерть Бекин оставалась необъяснимой и не отмщенной, и это угнетало Ситен сильнее, чем осклизлая каша. Все годы, оставшиеся в памяти, она гордилась лишь тем, что так или иначе могла заботиться о сестре. Теперь же чувство вины терзало девушку. Не будь этой встречи с Харка Бей, она по-прежнему винила бы их, но сейчас, несмотря на их чужестранную холодность, а, возможно, благодаря ей, Ситен им верила. Чуть не плача от горестных мыслей, она услышала как в караулке заскрипел стул. Поборов отчаяние, девушка пошла к Уэлтрину.

Светловолосый мужчина не слышал, как скрипнула дверь. Его внимание было приковано к лежащему перед ним свитку, на котором он чертил замысловатые фигуры. Стоя на пороге, Ситен колебалась. Она не любила Уэлтрина, его не любил никто, если не считать Трашера, который тоже был странным малым. Командир гарнизона сторонился преданности и дружбы, тщательно скрывая свои чувства. Тем не менее, Уэлгрин мог взять инициативу в свои руки, когда это требовалось, и в ее горестном прошлом подобных ему не было.

— Тебя не было на вечерней поверке, — вместо приветствия сказал девушке капитан, не отрывая взгляда от написанного. Его руки были перепачканы дешевыми чернилами, которые только и водились в Санктуарии. Свиток был испещрен цифрами, которые, как отметила Ситен, подходя ближе, были аккуратными и четкими. Уэлгрин читал и писал так же, как владел мечом. Его образование и опыт были вполне сопоставимы с ее, так что порой чувства девушки к нему принимали опасное направление, выходя за рамки уважения. Правда, одиночество всегда напоминало о себе и воспоминания, которые лучше забыть, охватывали ее с новой силой.

— Я оставила тебе записку, — заметила Ситен вместо извинений.

Уэлгрин пододвинул к ней стул. — Ты нашла то, что искала?

Девушка присела, качая головой. — Нет, я нашла лишь Харка Бей. На вид их не отличишь от тех бейсибок — из Дворца. — Ситен вновь покачала головой, припоминая странные лики двух женщин. — Они появились незаметно, так что я даже не поняла сколько их.