Изменить размер шрифта - +
Среди этих диковинных хибар — из памяти всплыло латиноамериканское, кажется, слово «панчул», — словно цветные конфетные обертки в куче сора, выделялись превращенные в жилища автобусы, крытые грузовики и даже несколько вагонов метро. За мной увязалась стайка грязных, оборванных детей, кричавших на разные голоса: «Дядь, дай монетку! Мистер, дай цент! Пожале-ей сирото-ок, до-обрый господи-ин! Копеечку дай, копеечку!» Сопливая девчонка с куцыми, похожими на крысиные хвостики косичками вцепилась в мою брючину и тонким, ломким голосом канючила: «Кушать дай… Поесть дай… Хлебушка дай…» Оборванцы постарше, кучковавшиеся на некоем подобии перекрестка, смерили меня оценивающими недобрыми взглядами и двинулись следом, словно стая шакалов, учуявшая раненое животное.

Морщась от вони, пропитавшей, казалось, даже небо над этим городом бомжей, я ускорил шаг, завидев вздымавшиеся над прохудившимися армейскими палатками лопасти вертолета. Свора подростков, сообразив, что добыча уходит, заспешила и начала окружать меня. Проклиная профессора Берестова, втравившего меня в эту поездку, я вынул из кармана кошелек и, вытряся из него мелочь, сунул соплячке. Она, как и следовало ожидать, отцепилась от моей брючины, я рванулся к спасительному вертолету, сзади послышались вопли и пронзительные крики — мелюзга сцепилась за брошенные мной копейки. «Эй, дядя! Постой, не спеши!» — угрожающе окликнул меня кто-то из подростков. Я оглянулся.

Расшвыряв преградившую им путь малышню, прыщавые, серолицые юнцы, пол которых из-за грязных патл и одинаково драной и засаленной одежды определить было невозможно, настигли меня. Самый шустрый, со скошенной дегенеративной челюстью и фиолетовыми обводами вокруг глаз, уже протянул руку, чтобы меня схватить, но был остановлен властным окриком.

«Назад!» — скомандовал появившийся из-за последней, преграждавшей мне путь к вертолету палатки мужчина в форме МЧС. Тот самый Алексей Корытин, который, будучи назначен нам с Диной в провожатые, предупреждал, что ничего путного из посещения лагеря беженцев не выйдет.

При виде здоровенного парня в оранжевой каске, сжимавшего в руках короткий десантный автомат, подростки остановились, и я благополучно добрался до вертолета, в котором уже сидела побледневшая и притихшая Дина.

«Много наснимали? Взяли интервью, которое можно показать по телику и прославиться на всю страну? — спросил вертолетчик, не поворачивая головы, и, не дождавшись ответа, крикнул: — Залазь, Леха, взлетаем!»

«Ну что? — в свою очередь спросил Леха, втискиваясь на соседнее с вертолётчиком сиденье. — Хватит вам материала, или еще полетаем? В Веселый Поселок, на Среднюю Рогатку, в Дачное? Ребятам с такими ксивами ни в чем отказа не будет».

«Для руководства студии материала хватит, — сказал я, — летим в аэропорт. Больше здесь делать нечего».

«Удивительно нелюбопытный вы, журналисты, народ! — кисло усмехнулся Леха. — Сколько я вашего брата перевидал, и всем одной посадки хватает! Добро бы кто полдня по лагерю погулял, так ведь нет! Сорок минут, от силы, час и — довольно. Стоило ради этого сюда из Первопрестольной лететь? А главное, репортажей я ваших все равно по телику не видел. За что же тогда вам денежки платят? Прогонные, суточные, командировочные, или какие у вас там?»

3а молчание, хотел сказать я. За то что знаем, когда можно клюв разевать, а когда лучше помалкивать. Как рыба об лед. Но не сказал, потому что в этот момент взревел двигатель, завыли над головой винты, забились, как раненые птицы, палатки, поставленные близ вертолетной площадки. Мы нацепили шлемы, эмчеэсовский геликоптер пошел вверх, и Дина, обретя дар речи, спросила:

«Как же так, ребята? Ведь они тут хуже собак живут!.

Быстрый переход