На этот раз она приехала с новостью: тяжело заболела школьная учительница Славика, надо ее устроить в московский институт гастроэнтерологии.

— Начинается!

Славик вздохнул, полузакрыв карие бархатные глаза.

— Что начинается? — спросила мать.

— Начинается, — повторил он. — О, эти провинциальные друзья и знакомые!

— Славик, опомнись, — мать прижала к щекам крохотные, морщинистые руки. — О чем ты говоришь? О ком? О Калерии Игнатьевне? О той самой Калерии Игнатьевне, которая вела тебя с первого класса?

— Знаю, знаю, — досадливо перебил Славик. — Вела, следила, учила, за ручку водила, все знакомо, все с начала до конца! О, как это все мне надоело! Как обрыдло, если бы ты знала, дорогая моя мамочка!

Это было так странно, так непохоже на Славика, что Светлане казалось, она ослышалась, не так что-то поняла, он совсем, совсем не то сказал, а ей что-то такое почудилось…

Он поймал ее недоуменный, почти испуганный взгляд, мгновенно опомнился, заулыбался, карие бархатные глаза налились теплым, греющим блеском. Вскочил, обнял мать, приподнял ее, закружился с нею по комнате.

— Мамулик мой дорогой, — напевал Славик, искоса поводя глазом в сторону Светланы. — Золотой мой.

Мать засмеялась, и Светлана не выдержала, тоже засмеялась. Мир был таким образом восстановлен.

К тому же Славику не пришлось возиться со своей старой учительницей: отец Светланы воспользовался некоторыми связями и устроил учительницу без особых хлопот в институт гастроэнтерологии.

Потом было лето, каникулы, предстояла поездка на курорт, Славик мечтал о Кавказе, походить по горам, покупаться досыта в Черном море, но сначала надо было отправиться со стройотрядом на Байкал. Славик первым ратовал за поездку всем курсом, но Светлане сказал:

— Мы с тобой как-нибудь отвертимся, беру это на себя…

— Не бери, — возразила Светлана. — Не надо!

— Почему не надо? — спросил Славик. — Тебе что, охота отдаться на съедение комарам на берегу голубого чудо-озера Байкала?

— Как все, так и я, — ответила Светлана и словно впервые увидела, как быстро погасли карие ласковые глаза, внезапно стали холодными, колючими.

Однако он быстренько сообразил, что Светлану не сдвинешь с места, как решила, так и будет. И он начал засыпать ее словами, которые уже не раз приходилось слышать:

— Солнышко! Как я устал, если бы ты знала! Все для всех, словно Фигаро, все и всегда для всех, о себе не думаю, даже о тебе, мой золотой, мой любименький, иногда забываю в этой ужасной круговерти…

Они отправились со стройотрядом на Байкал, а спустя полтора месяца поехали в Пицунду, отец Светланы достал им две путевки в пансионат, и они там провели двадцать четыре дня сплошной радости, безделья и бездумья…

Как-то они отправились на Ленинский проспект навестить своих сокурсников, которые жили в общежитии. Один из студентов, Сережа Карасиков, поразительно красивый, запросто пленявший всех и обладавший отличным басом, заявил во всеуслышание:

— А ты, Славик, грамотно устроился, лучше и не придумать!

Славик бледно улыбнулся.

— Чем же я, Сереженька, мой дорогой, грамотно устроился?

— А чем плохо? — пробасил Сережа. — Оторвал себе жену что надо, умницу, с квартирой, с обеспеченными родителями, небось теперь не думаешь, как дотянуть от стипендии до стипендии, как мы, грешные?

— Перестань, милый мой, — умильно произнес Славик.