— Нет, не так, — спокойно ответила Светлана, — у тебя, как и у меня, трудностей куда как меньше, чем у ребят…

И вновь увидела: похолодели, стали почти ледяными только что излучавшие тепло и свет карие Славикины глаза…

Иногда он говорил ей:

— Какая ты у меня красивая…

— Неправда, — возражала Светлана. — И совсем некрасивая, я не в маму, а в папу, папа никогда не был красивый…

— Нет, ты красивая, — упрямо утверждал он.

Но она, нисколько не польщенная, говорила:

— Перестань, что я себя — в зеркало, что ли, не вижу?

Он любил жаловаться на все, на нехватку времени, на какие-то сложные, одолевавшие его проблемы, на плохую память, на внезапные хвори, обрушившиеся на него, позднее она поняла, он жаловался потому, что боялся чужой зависти. Как-то, в минуту откровенности, признался:

— У меня была бабушка, мудрейшая женщина, она всегда говорила: никогда не раздражай завистников, ведь все люди — завистники в той или иной мере, лучше прибедняться, чем хвастаться…

Когда он жаловался кому-то в институте: «До того устал, верчусь день-деньской, ребята, теперь даже бессонница появилась, боли в сердце стали мучить. С чего бы это?», — ей невольно вспоминались слова его бабушки, должно быть, принятые им на вооружение: лучше прибедняться, чем хвастаться…

Учился он спустя рукава. Не переставал досаждать жалобами педагогам, деканату, руководству факультетом:

— Общественная работа заедает, ни днем, ни ночью ни минуты отдыха!

Наверное, жалея его, снисходя к его занятости на ниве общественной деятельности, педагоги ставили ему приличные отметки и не придирались во время сессий.

— Я бы тебе советовала поменьше заниматься тем, чем не нужно, лучше подучи то, что следует, — не раз говорила Светлана, учившаяся, пожалуй, лучше всех на факультете.

Ей вспомнилось: однажды в их университетский клуб приехали артисты Москонцерта на праздничный вечер. Светлану выбрали ведущей. Она была все время рядом с артистами за кулисами, видела, как один из них ругался, негодовал, склочничал, но вот его выход, и он преображался, куда что девалось, нет в помине и тени недавнего раздражения, полная метаморфоза, сияющие глаза, ослепительная улыбка.

Вот таким, для нее становилось все яснее, был и Славик, фальшивый, деланный, привыкший постоянно лицедействовать и, в сущности, никем не распознанный…

А потом произошел один случай, вроде бы не очень значительный, но в конечном счете определивший конец их семейной жизни.

Сережа Карасиков отличался не только красотой, но и крайне непостоянным, любвеобильным сердцем. Пожалуй, трудно было отыскать на факультете девушку, которую Сережа хотя бы ненадолго не одарил своим вниманием. Но в последние полтора, что ли, года у него была крепкая любовь с Таней Евсеевой, хорошенькой, кудрявой, зеленоглазой толстушкой, без памяти влюбленной в него. Все ожидали, что они в конце концов поженятся, ведь Сережа вроде бы, кажется, остановил свой выбор на ней.

Но как-то Светлана и Славик увидели в кино Сережу совсем с другой девицей. Стильная, длинноногая, с длинными загадочными глазами, модно одетая, она казалась намного интереснее простушки Тани. После окончания сеанса Светлана сказала:

— Жаль Таню — видно, у него это что-то новое…

— Не что-то, а сама видела: кто-то, — резонно возразил Славик.

— Надо бы поговорить с Сережей, — предложила Светлана. — Если бы ты поговорил с ним?

— О чем? — спросил Славик.