Петер предложил встретиться в Оленьем парке, на скамейке у фонтанчика с двумя играющими голенькими бронзовыми мальчуганами. На их скамейке. Здесь он когда-то оттирал ей замерзшие руки. Здесь впервые ее поцеловал. Здесь они впервые признались друг другу в любви. Здесь поклялись в верности навек.

Но Софи не согласилась. Слишком холодно, сказала она. Октябрь на дворе! Будто они не просиживали на этой скамейке зимние вечера, когда бронзовые мальчуганы были покрыты корочкой льда, а у них самих, когда они переводили дух между поцелуями, изо рта валил пар.

Она встретится с ним в ресторане зоопарка, где по воскресеньям после полудня полным-полно народу. Где по-воскресному расфуфыренные семейства шумно уплетают меренги и итальянские пирожные, где ребятишки пьют гоголь-моголь, мамаши и тетушки – кофе, а отцы и дядюшки – вишневку. Где в лучшем случае можно подержать ее за руку, не опасаясь оскорбить нравственное чувство этих обывателей. Там под звуки воскресного концерта радиостанции «Беромюнстер» он скажет ей, как ужасно по ней тосковал и как неописуемо, невероятно, несказанно рад, что она снова рядом.

Вода закипела, Мари опустила пакетик с чаем в большую чашку, залила кипятком и вернулась к себе.

Господи, думала она, сделай так, чтобы эта история не кончилась печально.

Ничто в его внешности и манерах не выдавало, что происходит у него внутри. На какие глубокие чувства он способен. И как умеет облечь их в слова.

Мари была уверена, что в руках у нее настоящий маленький шедевр. И отнюдь не наивный. Ведь это не просто горестная хроника несчастной любви. История разыгрывается в обстановке тщательно изученных пятидесятых годов. И оттого трогает еще сильнее.

Мари погасила свет и попыталась заснуть. Но перед глазами стоял Давид, который смотрел на нее в боязливом ожидании: прочла ли она уже его повесть или, может, только собирается прочесть? Ей было стыдно, что она заставила его ждать так долго. Завтра же утром позвонит и поздравит с удачей.

Последний раз, когда она взглянула на будильник, он показывал без малого шесть.

Мари проснулась в слезах, посмотрела на будильник. Третий час уже. Сразу же вспомнился Давид и его роман. Она встала и набрала номер, который он накорябал на конверте с рукописью.

И вот теперь, сидя напротив него, Мари жалела, что могла так жестоко сказать ему:

– Я предупреждала тебя, что буду говорить начистоту.

Давид кивнул.

– Я помню.

– Поздравляю!

Он растерянно посмотрел на нее: она что, смеется над ним? А баки-то укоротил. Так ему больше к лицу.

– Всю ночь запоем читала. Потрясающе, честное слово.

– Правда? – Он улыбнулся.

– Да брось ты, сам ведь знаешь, написано здорово.

Давид пожал плечами.

– Я думал, вдруг это сентиментальщина.

– Нет-нет. Замечательная повесть. Печальная и красивая.

Давид изучал донышко своей чашки и улыбался.

– Когда же ты пишешь?

– Ну, днем. Или ночью, когда прихожу домой, а спать еще неохота.

– Приходишь домой в три часа ночи, с гудящей от шума головой, и умудряешься перенестись в мир Петера и Софи, в пятидесятые годы?

– В четыре. Обычно я прихожу домой в четыре.

– С ума сойти.

– А что тут особенного. Это как необходимость. Труднее было бы не писать. Выпьешь что-нибудь?

Рядом со столиком в ожидании остановился официант.

– Выпью. И есть я тоже хочу. Сегодня я еще ничего не ела, из-за тебя. – Она заказала минеральную воду и булку с горгонзолой, меланцане и салями.

– Я рад, что тебе нравится.

– Не просто нравится. По-моему, чудесно.