- Ты ничего нам о ней не рассказывал, - заметила она.

- Ну и что? Ты сама не говорила, что положила глаз на Билли Бернса, даром что парень женат, - сказал он со смехом.

- Признание получено под давлением, – рассмеялась она в ответ. «Как долго все это тянется, - подумал Том. - Ей уже пора выздоравливать».

Он не раз беседовал с психиатром, и все время с огорчением узнавал, что к Фил по-прежнему не вернулась радость жизни, уверенность в себе и в собственной незаменимости. Врачи в один голос благодарили Тома за неоценимую помощь - не только за то, что он навещает сестру: он являлся той ниточкой, которая связывала ее с Ратдуном. Она не возражала против его поездок домой на выходные. На самом деле, она была даже рада, потому что это сближало ее с семьей: Том привозил последние новости, и что еще лучше, бодрые письма от мамы.

Каждый раз в субботу утром он заставлял маму написать ей письмо. Все время, пока она писала, он сидел с ней рядом, и следил, чтобы она не отвлекалась, не желая слышать никаких отговорок – вроде той, будто рассказывать не о чем.

- Как ты думаешь, почему я просиживаю с тобой каждое субботнее утро? – кричал он. – Потому я считаю, что это важно. Ей надо знать, что мы ее любим, что она тут незаменима. Если она этого не почувствует, то просто не сможет вернуться.

- Ну разумеется, она незаменима; конечно, мы хотим, чтобы она вернулась. Бога ради, Том, не надо делать из этого трагедию.

- А это по-твоему что? Фил в больнице - именно по той причине, что мы не можем ей объяснить, как она нам нужна.

- Мы с твоим отцом считаем, что это полная чушь. Ей всю жизнь только одно и внушали: что она тут нужна, что все ее уважают. В офисе в ней просто души не чаяли. Она такая веселая, всех знает по имени – да там вокруг нее все вертелось.

- Напиши. Напиши ей об этом в письме, - требовал он.

- Но это глупо. Будто здесь ее вовсе нет. Она поймет, что я притворяюсь.

- Но минуту назад ты, кажется, говорила всерьез.

- Разумеется, всерьез, но об этом вслух не говорят, и не пишут.

- Тебя нет рядом с ней, ты не можешь ей это сказать - значит, придется написать. Ты не желаешь, чтобы ее перевели в больницу в семнадцати милях от дома, где ты могла бы навещать ее каждый день – значит, придется написать. Иначе откуда она узнает, и как вообще поймет, что она тут нужна?

- Разве я не желаю, чтобы она была ближе к дому? Так для нее самой лучше – зачем людям знать, зачем сор выносить? – Как часто он слышал эти слова. Может, он всю жизнь будет их слышать, и Фил никогда не поправится…

В самый разгар очередной субботней баталии к ним зашла Силия Райан. Он удивился, но испытал какое-то облегчение. Сегодня мама была на редкость упрямой. Утром она отговорилась тем, что у нее дела в магазине, и лишь когда он принес ей чашку кофе и блокнот, она послушалась. Сегодня в очередной раз ее охватил приступ убежденности в том, что «Фил должна взять себя в руки». Тому на мгновение очень захотелось обратиться к Силии, как к специалисту, с просьбой растолковать маме, что такое анорексия и булимия, сообщив между прочим, что Фил находится в психиатрической лечебнице по причине второй из вышеназванных болезней. Узнай дочь миссис Райан, как опозорилась их семья, мама, наверное, в обморок упадет. Искушение длилось лишь краткий миг.

Силия, как ни странно, попросила у него магнитофон и чистую кассету. Хотела что-то записать. Казалось, она чем-то взволнована. Она не сказала, зачем нужен магнитофон, но он сам людям редко давал отчет, так что не мог ее в этом винить. Она обещала, что вернет на обратном пути.

- Бедняжка, ей с матерью так тяжело, - заметила миссис Фицджеральд.

Том кивнул. Он подумал, что и ему с мамой непросто, но сообщать об этом не стремился; он хотел одного: получить от нее письмо, которое отдаст в понедельник Фил.

- Ладно, она выйдет за Барта Кеннеди, и дело в шляпе.