Это наблюдение было неточным: Примаков очень хорошо чувствовал себя в кругу Бриков. Лиля постаралась, как она это умела, пробудить в нем писательский дар — не только дар делового очеркиста, но и прозаика. Именно под ее влиянием им написаны в то время новые рассказы, книга о Японии дополнена очень живыми описаниями японских нравов, пейзажей, преданий, сценок из жизни, экзотичного протокола императорского дома.

Несколько лет спустя, в другой дневниковой записи, Лидия Чуковская смягчила свое отношение к Лиле, признав ошибкой широко распространявшуюся ее подругой Анной Ахматовой легенду о «салоне Бриков». Из писем Маяковского к Лиле, отметила I Лидия Чуковская, «видно, что это было в действительности».

...Происходили странные вещи: Маяковского — посмертно— «задвигали», Пастернака— живого! — старались возвысить. Сталин, похоже, возлагал на него какие-то надежды. Пастернак почувствовал себя в те годы «второй раз родившимся» (его поэтический сборник так и назывался: «Второе рождение»), славил «близь социализма» и выражал готовность «мерить» себя пятилеткой.

Маяковский ушел, громко хлопнув дверью и оборвав наступившие после разгрома бухаринцев в 1929 году времена «потемками» и «окаменевшим говном». Первым — притом с такой сатирической злостью — он показал в «Бане» перерождение партократии в новый господствующий класс, а гипотетический приход социализма отодвинул из «близи» в некую «фосфорическую даль». Трудно поверить, что все эти, почти не зашифрованные, аллюзии не были поняты хорошо разбиравшимися в советских реалиях партийными и лубянскими контролерами, умевшими извлекать из художественных произведений еще и не такой «подтекст».

Но нет никаких указаний на то, что вездесущий Агранов раскрыл Лиле глаза на причины столь сдержанного отношения верхов к литературному наследию Маяковского. Впрочем, вполне возможно, что очевидные и для нее, и для Агранова вещи вслух просто не произносились.

Первую половину 1933 года Лиля снова провела в своем любимом Берлине, на этот раз на правах сопровождавшей Примакова спутницы. Вместе с группой других высших военных начальников — Ионой Якиром, Иеронимом Уборевичем, Павлом Дыбенко и другими — его командировали на учебу в академию германского генерального штаба. Нацисты победили на выборах в рейхстаг и пришли к власти законным путем, но прежние межгосударственные договоренности еще соблюдались. Кремль сумел воспользоваться последней возможностью, чтобы поднатаскать «красных полководцев» азам современной военной науки.

Советские моралисты очень строго относились к формальному статусу жен при поездках их мужей за границу, военных тем более. В качестве кого же отправлялась Лиля в Германию на этот раз? Юридической женой Примакова она не была, оставаясь по-прежнему женой Осипа Брика. Не иначе как снова подсуетился Агранов, все-таки записав ее женой Примакова, а в наркоминделе, да и в Кремле, на это просто закрыли глаза. И сам Примаков, и Агранов были тогда еще в очень большом фаворе, вряд ли кто-нибудь мог позволить себе им перечить по столь, в сущности, пустяковому поводу. Закрыли, как видно, глаза и германские власти: ведь во всех анкетах для получения въездных виз Лиля всегда называла себя женой Осипа Брика.

Она поспешила в Берлин, оставив в Москве Эльзу и Арагона и повелев Осипу докладывать ей о том, как они проводят время. Осип докладывал регулярно: «Арагоны живут тихо, никому не мешают, но и не помогают»; «Деньги есть, клопов не видать, Эльза толстая, Арагон веселый». В обратную сторону информация о житье-бытье в Берлине была сначала довольно скупой. Возможно, непривычное положение Лили в Берлине на этот раз побуждало ее к осторожности.