– Так точно, сэр, – в один голос отозвались матросы у помпы. Странная привычка капитана каждое утро окатываться холодной морской водой немало обсуждалась на борту «Лидии».

– Тогда давайте под помпу, и, может быть, вы все еще станете капитанами. Вот вы, Уэйтс, покажите-ка, что не боитесь.

Какое везенье, что он не только вспомнил имя, но и признал бритым Уэйтса, овечьего вора в молескиновых штанах. Новобранцы заморгали на величественного капитана, который говорит ободряюще и не постеснялся сказать, что каждый день моется. Уэйтс собрался с духом, нырнул под брызжущий шланг и, задыхаясь, героически завертелся под холодной струёй. Кто-то бросил ему кусок пемзы – потереться – остальные проталкивались вперед, ожидая своей очереди: несчастные глупцы, подобно овцам, нуждались, чтоб кто-то двинулся первым; теперь все они рвутся туда же.

Хорнблауэр заметил на белом теле одного новобранца красную полосу. Он поманил Томсона в сторону.

– Вы даете волю линьку, Томсон, – сказал он. Тот смущенно осклабился, перебирая в руках двухфутовый трос с узлом на конце – ими унтер-офицеры подбадривали матросов. – Я не потерплю у себя на корабле унтер-офицера, который не знает, когда пускать в дело линек, – сказал Хорнблауэр. – Эти люди еще не пришли в себя, и битьем этого не поправишь. Еще одна такая оплошность, Томсон, и я вас разжалую, а тогда вы у меня будете каждый божий день драить корабельные гальюны. Так-то.

Томсон сник, напуганный неподдельным гневом Хорнблауэра.

– Пожалуйста, приглядывайте за ним, мистер Буш, – добавил Хорнблауэр. – Иногда после выговора унтер-офицер вымещает обиду на подчиненных. Я этого не потерплю.

– Есть, сэр, – философски отвечал Буш. Он первый раз видел капитана, которого тревожит применение линьков. Линьки – такая же часть флотской жизни, как плохая кормежка, восемнадцать дюймов, чтоб повесить койку, и подстерегающие в море опасности. Буш не понимал дисциплинарных методов Хорнблауэра. Он ужаснулся, когда Хорнблауэр прилюдно объявил, что моется под помпой – только сумасшедший может подталкивать матросов к мысли, что капитан слеплен из того же теста. Но прослужив под началом Хорнблауэра два года, Буш усвоил, что его странные методы иногда приносят поразительные плоды. Он готов был подчиняться ему – верно, хотя и слепо, покорно и в то же время восхищенно.

Хорнблауэр взял записку, взглянул на адрес и вздрогнул – он мгновенно узнал аккуратный женский почерк, которого не видел вот уже несколько месяцев. Сдерживая волнение, он обратился к жене:

– Записка адресована нам обоим, дорогая, – сказал он. – Я открою?

– Да, конечно, – сказала Мария.

Хорнблауэр разорвал облатку и прочел:

Плимут

4 мая 1810

Контр-адмирал сэр Перси и леди Барбара Лейтон сочтут за честь, если капитан и миссис Хорнблауэр отобедают с ними по указанному адресу завтра, пятого числа, в четыре часа дня.

Он передал жене записку.

– У меня с собой только голубое платье, – сказала Мария, прочитав.

Женщина, получив приглашение, первым делом думает, во что ей одеться. Хорнблауэр постарался сосредоточиться на проблеме голубого платья. Душа его пела. Леди Барбара здесь – их разделяют какие-то двести ярдов.

– Оно тебе очень идет, – сказал он. – Ты же знаешь, как я его люблю.

Может быть, очень дорогое, хорошо сшитое платье и пошло бы Марии, на которой все обычно сидело комом. Но пойти надо непременно, и лучше, если он немного подбодрит Марию. Неважно, каким будет ее наряд, лишь бы она сама думала, что одета со вкусом.