|
Они уже явно покинули столицу: вместо парков и особняков за окнами мелькают бетонные бараки обманчиво веселых леденцовых тонов. Вскоре им встречается указатель: Teotihuacán y pirámides . Нельзя приехать в Мехико и не зайти в музей антропологии, настаивает Фернандо.
– Но он закрыт, – предполагает Лишь. – По понедельникам, к сожалению, да. Они проезжают по аллее, обсаженной агавой, сворачивают – и в лучах рассвета перед ними предстает колоссальное сооружение, разлинованное сине зелеными полосками теней: Пирамида Солнца. «На самом деле это не Пирамида Солнца, – сообщает Фернандо. – Это ацтеки ее так назвали. Скорее всего, это была Пирамида Дождя. Нам почти ничего не известно о народе, который ее построил. К приходу ацтеков город пустовал уже долгое время. Мы полагаем, что жители сами его сожгли». Прохладно голубой призрак исчезнувшей цивилизации. За утро они успевают подняться на массивные пирамиды Солнца и Луны и прогуляться по Тропе Мертвых («На самом деле это не Тропа Мертвых, – сообщает Фернандо, – и не Пирамида Луны»), представляя, как выглядели покрытые фресками стены, полы и крыши древнего города, тянувшегося на много миль, где когда то жили сотни тысяч людей, о которых мы не знаем ничего. Даже имен. Лишь представляет жреца в павлиньих перьях, который, подобно звезде мюзикла или дрэг шоу, спускается, расставив руки, под звуки игры на морских раковинах по ступеням пирамиды, на вершине которой стоит Мэриан Браунберн, сжимая в кулаке пульсирующее сердце Артура Лишь. – Мы полагаем, что это место выбрали для строительства города, потому что оно далеко от вулкана, который разрушил множество древних поселений. Вон он, там. – Фернандо указывает на едва заметную в утренней дымке вершину. – Это активный вулкан? – Нет, – говорит Фернандо, грустно качая головой. – Он закрыт.
Каково это – жить с гением? Все равно что жить одному. Все равно что жить одному с тигром. Ради его работы приходилось жертвовать всем. Отказываться от планов, повторно разогревать еду; бежать в магазин за спиртным или, наоборот, выливать всё в раковину. Сегодня экономить, завтра швыряться деньгами. Спать ложились, когда было удобно поэту: то ранним вечером, то под утро. Распорядок был их проклятьем; распорядок, распорядок, распорядок; с утра кофе, и книги, и поэзия, и до обеда – тишина. Нельзя ли соблазнить его утренней прогулкой? Можно, всегда можно; ибо творчество – единственный вид зависимости, при котором страдальца манит все, кроме
|
