Платон. Лисид
Я направился из Академии прямо в Ликей дорогой, коя окаймляет городскую стену снаружи и тесно к ней примыкает. Когда я оказался у небольшого входа — того, что расположен у Панопова источника, — я встретил там Гиппотала, сына Гиеронима, Ктесиппа из Пэании и других толпившихся вокруг них молодых людей. Гиппотал, увидев, что я подхожу, молвил: — Сократ мой, откуда ты держишь путь и куда? — Из Академии, — отвечал я, — а иду я в Ликей. — Значит, — отозвался он, — ты идешь туда же, куда и мы. Не присоединишься ли к нам? Это стоило бы сделать. — Куда именно, — спросил я, — ты хочешь меня повести и к кому я должен присоединиться? — Сюда, — отвечал он, указывая мне на расположенное напротив стены крытое помещение с отворенной дверью. — Мы здесь проводим время — мы и многие другие прекрасные юноши. — А что это за постройка и в чем состоит ваше времяпрепровождение здесь? — Это, — отвечал он, — недавно выстроенная палестра. Проводим же мы время большей частью в беседах, к которым с радостью привлечем и тебя. — И прекрасно сделаете, — отозвался я. — А кто здесь наставник? — Твой приятель и поклонник, — отвечал он, — Микк. — Клянусь Зевсом, — сказал я, — это муж не без достоинств и способный софист. — Так не хочешь ли последовать за нами, — спросил Гиппотал, — и посмотреть, кто там собрался? — Сначала я охотно услышал бы от тебя, для чего ты меня приглашаешь и кто среди собравшихся там выделяется своей красотой? — На этот счет мнения наши расходятся, Сократ, — отвечал он. — Но тебе-то кто кажется красивым, Гиппотал? Ответь мне. Однако он, услышав этот вопрос, покраснел, и тогда я сказал: — Сын Гиеронима, Гиппотал! Можешь и не говорить, влюблен ты в кого-нибудь или нет: я вижу, что ты не только влюблен, но и далеко зашел в этой своей любви. И хотя во всем остальном я человек неспособный и бесполезный, это даровано мне самим богом — немедленно распознавать влюбленного и любимого. Но, услышав мои слова, он покраснел еще больше. Тут Ктесипп сказал: — Мой Гиппотал, что ты краснеешь и не решаешься открыть Сократу имя любимого — это свидетельство изысканного воспитания. Но если он хоть недолго с тобой побеседует, то пресытится до отвала бесконечным твоим повторением этого имени. Наши же уши уже до отказа забиты и переполнены именем Лисида, а если Гиппотал вдобавок выпьет немножко вина, то даже тогда, когда мы внезапно пробуждаемся от сна, нам будет мерещиться имя Лисида. И хотя рассказы, которые он ведет, невероятно докучливы, еще страшнее бывает, когда он пытается обрушить на нас стихи и прозу. Но самое ужасное, что он воспевает своего любимца в песнях пронзительным голосом и мы должны терпеливо это выслушивать. А вот теперь, когда ты его спрашиваешь, он краснеет! — Лисид этот, — сказал я, — видно, совсем еще юн. Я сужу по тому, что имя его показалось мне незнакомым. — Это из-за того, — возразил Ктесипп, — что его не часто называют по имени, но величают пока по отцу, который весьма известен. Я ведь хорошо знаю, что облик мальчика тебе достаточно знаком, а этого одного довольно, чтобы его признать. — Скажи же, — молвил я, — чей он сын? — Он — старший сын Демократа из дема Эксоны. — Что ж, — сказал я, — ты, Гиппотал, избрал себе любовь великолепную и дерзновенную во всех отношениях! Иди же сюда и покажи мне свое искусство, как показывал его им, дабы я увидел, знаешь ли ты, как влюбленному надлежит говорить о своем любимце — и ему самому и остальным. |
