Бывало, Крестовская проводила допрос голой. Затянув волосы косынкой, надев на талию ремень с кобурой, а на ноги тяжелые кованые сапоги. Она хрипло орала, вырывала волосы.

Женщинам на допросах Крестовская откусывала соски.

Оказалось, что, кроме изменившейся прически, со времени нашей московской встречи на ее левой груди появилась татуировка - скрещенные кинжал и хлыст на фоне пикового сердечка. Дама пик...

...Когда я все это слушал, протоколировал, невольно вспоминал то московское приключение - закатившиеся глаза Крестовской, закушенные губы, прыгающие груди, ломающиеся тени от семилинейной лампы. И содрогался, представив себя в ее лапах в серых харьковских застенках.

Во время эксгумации из могильника были извлечены тела убиенных - женщин со страшными ранами на грудях, людей с перерезанными глотками, с выломанными крюком ребрами. Извлекли и отрезанную одноглазую голову. Обходчик опознал в ней бедного Пашку...

Они не искали врагов и не расследовали заговоры. Они просто хватали целых и теплых людей для развлечений. Кровавая баня...

...Потом еще как-то раз мы встретились с тем лядащим студентом, который привел нас на сходку. Кажется, это было на Маросейке.

Студент шел с миловидной женщиной лет сорока. Видно, что беседовали они о чем-то серьезном. О судьбах народа, конечно, о чем еще? А мы с Алейниковым, как назло, по странному совпадению опять были навеселе, ибо вывалились из весьма уютного полуподвальчика, бывшего в содержании какого-то поляка.

Мы поздоровались, Алейников, хотя и был в цивильном, лихо щелкнул каблуками и, дернув подбородком, представился:

- Дмитрий Алейников, старый революционер.

Я не отстал от своего военного друга, тоже прищелкнул калошами, резко мотнул головой на манер лошади:

- Николай Ковалев, молодой революционер.

Женщина, сопровождаемая нашим юным другом просто и мило кивнула и произнесла без улыбки, протянув тонкую руку:

- Александра Коллонтай.

- Отчего вы больше не посещаете сходки? - косясь на спутницу спросил нас юноша. - Я вот приглашаю Сашеньку к нам, побеседовать о революции, пообщаться.

Мы с Алейниковым переглянулись:

- Ну если придет такая милая барышня, мы будем непременно...

Но больше мы с Алейниковым к ниспровергателям царизма не ходили. Мы катались по ресторанам, дешевым публичным домам. А то и просто гуляли в московских парках, загребая ногами желтую листву и читали друг другу стихи. Он мне свои, я ему Северянина и свои. Так проходила последняя осень.

- Ты изрядный поэт, Дима, - говорил я после бутылки "Клико". Артиллерист Толстой бросил армию и стал большим писателем. Забрось свои портупеи и пиши стихи. Хочешь, езжай в мою усадьбу, благо она не продана, затворись там, как Пушкин в Болдине, и только пиши. А я тебе буду изредка присылать провизию и блядушек. Ты хоть записываешь свои стихи, бестолковый?

- Не-а... Почти никогда. К чему? Вот еще, слушай...

И опять читал. Он много читал. Запомнилось же немногое. Обрывки. Как жаль!

Я вошел осторожно

В засыпающий сад.

Мне на ухо тревожно

Зашептал листопад...

Я помню наизусть только несколько его стихотворений, которые буквально заставил его надиктовать на карандаш. Записав, я выучил их наизусть. И теперь помню

...Алейников, брат мой Алейников, жив ли ты? Где ты? Что с тобой?"

x x x

- Покажи, - Козлов достал из кобуры наган и протянул Ковалеву, кивнув в сторону смущенно улыбавшегося подпоручика Резухи. - А то он не верит.

- Не верит, говоришь, - Ковалев взял наган, секунду подумал, сунул его в карман галифе. - Пойдем.

Офицеры вышли в большой внутренний двор бывшей гимназии.