Полтора часа говорил только я, поручик молча слушал. Потом он ни разу не напомнил мне о моих откровениях.

Верно как-то сказал поручик, я человек настроения. Наверняка Олег ни при каких обстоятельствах не стал бы выворачивать себя наизнанку.

Пошатываясь, мы вышли от Хмельницкого и отправились к девкам сбежавшей мадам Желябовой. А куда еще?"

x x x

- Кто у них теперь на хозяйстве? - спросил Ковалев.

- Машка-подбритая, - ответил Козлов. - Ты когда-нибудь драл бабу бритую?

- Драл. Машку, - выдохнул анисовым перегаром штабс-капитан. - Я не сильно пьян, Олег?

- Что ты, - замахал руками поручик. - Как стекло!

- Тогда слушай. Завтра начинаем операцию против Крестовской. Мы ее уничтожим, как считаешь?

- Как пить дать, - кивнул Козлов. - Раздавим гадину - сорок грехов спишем. С утра и начнем.

В эту ночь хмельной Ковалев долго не мог кончить, двигался яростно, стравливая остатки напряжения последних дней и замаячившие заботы грядущих..

О Даше в эту ночь он даже не думал.

x x x

"Она не дает мне покоя. Она где-то рядом, в получасе ходьбы, ходит по этим же улицам, дышит этим же призрачным осенним воздухом. И маленьким башмачком наступает на желтые листья на мостовой. Как тогда. И погода на удивление похожа.

Если бы не было войны, наверное, я бы нашел ее и мы были бы вместе. И я бы открыл, как ее ножки топчут траву и снег. Мы жили бы обычной жизнью. Лучше всех. Мы были бы вместе всегда, и я знал бы, что в любой момент могу пройти в соседние комнаты и увидеть ее. Читающую. Вяжущую. Сидящую у камина. Наливающую чай. Такую разную и всегда мою.

Мы бы были близки.

А теперь она с Димкой. Ревную ли я? Нет, как ни странно. Я люблю Димку. Я люблю ее. Мне просто жаль, что все так случилось. Со мной, с нами, со страной. С мадам Желябовой. С Катей-Катюшей. С толстым Гореловым...

Да, они близки. Но я не ревную. Мне просто тяжело.

Я бы отдал жизнь просто за то, чтобы выдернуть этих двух любимых мною людей отсюда и забросить куда-нибудь в предгорья Альп или в Ниццу. Где нет войны. Где они могли бы просто жить. Без меня. Без моей тяжкой боли.

...Любит ли она его?..

Я по сто раз вспоминаю ее последнее "жаль..." и мучаюсь, пытаясь угадать его смысл.

Мне тоже безумно жаль. Время необратимо. Ножки, топчущей желтые листья, больше не будет..."

x x x

Все последующие дни, пока фронт медленно полз на юг, в городе продолжались одиночные аресты, вызванные чкаловским разгромом большевистской типографии. Потянулись конспиративные цепочки.

В иные дни на окраинах уже можно было услышать дальний гул фронтовой канонады. Город жил ощущением катастрофы.

Штабс-капитан отправил через линию фронта поочередно двух связных к Боровому с заданием по Крестовской.

Работа шла, но на сердце было неспокойно. То ли глухая канонада давила, то ли какая-то незавершенность. Кавалеву почему-то не давал покоя таинственный некто, который должен был прийти к Горелову с приветом и фото Крестовской.

На всякий случай, рассчитывая, что резидент еще не прибыл, не успел наладить связи и, следовательно, прояснить обстановку и масштабы провала, Ковалев, втайне от Ходько, на свой страх и риск поместил Горелова дома под присмотром Резухи. И резидент явился...

К Ковалеву прибежал запыхавшийся Резуха. Штабс-капитан даже не успел его спросить, что случилось.

- Есть! Пришел... Пришла... Когда позвонили во входной звонок, я даже не думал, надежду потерял. Но на всякий случай Горелову... наган достал.. говорю: буду в чулане через щель дверную смотреть, если что плохое замечу, обоих вас кончу, такой у меня приказ. И не трясись, говорю. А сам - в чулан. Думаю: не чихнуть бы, пыльно очень. А вдруг. Думаю, как дверь откроется, Горелов в не шасть!? И был таков. Волнуюсь.