Были ещё особые составы, в которых вещи полагалось замачивать или прополаскивать. Например, колмановская синька. Из чего её делали, не знаю. Мне всё время кажется, что синьку получают из нашего дербиширского плавикового шпата, так называемой «синички», по-другому ещё именуемой «голубожон» (от французского слова «жон», жёлтый). Никакого отношения «синичка» к «синьке» не имеет, но меня не перестаёт сбивать с толку звуковое сходство. Крошечные круглые брусочки колмановской синьки прибывали из магазина, завёрнутые в белый муслин. Мешочек с синькой баруздили в воде, отчего вода принимала насыщенный кобальтовый цвет. В этой-то воде, неизменно ледяной, и синили белые вещи. Не знаю, как объяснить с точки зрения оптики, но от подсинивания бельё становилось белее, я сама это неоднократно наблюдала. Синька ведь не отбеливает. С пятнами от чая, мочи, клюквенного сока ей не сладить — тут требуется настоящий хлорный отбеливатель со своим недобрым, тлетворным запахом. Расходилась в воде синька занятными облачками, завитками, отводками. Так разбредаются хитрые узоры в стеклянном шарике для детской игры. Или ниточки крови, когда кладёшь пораненный палец в миску с водой. В глубоких оцинкованных корытах трудно что-нибудь разглядеть, но если работы немного и синят в белом эмалированном тазу, можно вдоволь наглядеться на облако волокнистой сини: как пронизывает оно собой прозрачную жидкость, как переплетается с ней, пока не окрасит всю.

В синей воде бельё вертят, крутят, мнут, плющат, колотят, давят — покуда оно не напитается синькой, покуда не замерцает в ярко-синей воде бледной голубизной. В раннем детстве мне казалось, что белые вещи в синей влаге — как облака, пропитанные небесной синевой. Глупая мысль. Теперь-то я знаю, что это синее небо кое-где пропитывается влагой белых облаков, а не наоборот. После же — происходило обращение. В ту самую минуту, когда приподнимаешь бельё, а потом и вовсе вытягиваешь из синей воды, голубое с него словно схлынет, и бельё получает белизну, какой не наделены ни сливки, ни слоновая кость, ни желтоватый кипень прибоя, — белизну, которая, являясь через утекающую синь, не окрашенной будет, а преображённой.

Потом бельё крахмалили. Крахмал сгущал воду, делал её клейкой, тягучей, будто в тазу жидкое овсяное толокно. Хотя, если вдуматься, мучнистые частицы, разбухающие в тёплой воде, и есть подобие каши. Разведённый крахмал был скользкий, напоминал разные телесные жидкости и выделения, которые нам неприятно представлять, а на самом-то деле — это растительный продукт, чистый и вполне безобидный, не в пример симпатичному душистому мылу, которое делается из прессованного бараньего жира. Ткань плавно погружалась в крахмальный раствор и одевалась прозрачным слоем. Разным вещам полагался разный крахмал: воротникам — густой и липкий, нежным ночным рубашкам и дамским панталонам — лёгкий, как флёр. Извлечённое из крахмала, белье деревенело и покрывалось вертикальными бороздками, словно по нему прошлись резцом.