— Давно хотел у вас спросить, мисс Фокс, что вы читаете?

— Современное я не очень жалую. Вас, молодых, то, что я читаю, навряд ли заинтересует. Я ещё девчонкой это любила. В основном, стихи. Кажется, к романам я стала довольно равнодушна.

— А я вас записал в почитательницы Джейн Остин.

— Вот как?.. Что ж, не удивительно, — сказала она с непроницаемым видом, ничем не обнаружив, по душе ей Остин или нет. Джеку показалось, что к нему самому относятся с пренебрежением. Он спросил:

— И что же за стихи вы читаете, мисс Фокс?

— Сейчас в основном Джорджа Герберта.

— Вы, наверное, верующая?

— Нет. Иногда я об этом жалею, как раз из-за Герберта. Откроешь его книгу и начинаешь понимать, что такое милость Господня. И ещё мне нравится, когда он пишет о персти. В смысле, о пыли.

— О пыли? — Джек покопался в памяти: «Чист труд, и чист чертог слуги, / Что мёл во Твой завет»

— Особенно хороши «Церковные надгробья», — продолжала Цецилия Фокс. — Помните, как там «смерть беспрестанно прах сметает»?

Или:

И ещё мне нравится стихотворение, где Бог «влечёт из Рая в Ад пылинку праха». Или ещё вот:

Да, он хорошо чувствовал связь между словами и вещами. «Персть» здесь самое верное слово, — закончила Цецилия.

Джек стал спрашивать, как эти строчки связаны с её собственными произведениями, но она не ответила, будто после неожиданной словоохотливости снова ушла в глухоту.

В былые времена стирка длилась чуть не целую неделю. В понедельник — кипятили, во вторник крахмалили, в среду сушили, в четверг гладили, в пятницу чинили. Притом что остальные дела-хлопоты никто не отменял.

Стирали не в главном доме, а в прачечной — отдельном флигеле, с полом, выложенным плитняком. В прачечной была каменная раковина, ручной насос и огромный медный котёл, под которым горел огонь. Здесь же имелись предметы и орудия, без которых невозможно представить стирку: огромные бельевые катки, оцинкованные корыта и, конечно, толкун. Домик был сложен из тёсанного камня, шиферная крыша поросла диким пореем. Из трубы валил дым, по окнам струился пар, оттого зимой они не замерзали. В этой влажной атмосфере огонь и вода спорили беспрестанно. Ребёнком я любила ложиться щекой на камни: в дни стирки от них исходило тепло, порой даже — жар. И мне представлялось, что прачечная — домик ведьмы из сказки.

Сначала бельё сортировали на белое и цветное. Белое кипятили в пузатом медном котле, под деревянной крышкой. Всё дерево в прачечной осклизло от мыла и пошло чешуйками. И, верно, совсем бы ему расслоиться, когда б не то же мыло, что сцепляло древесные волокна, наподобие клея. После кипячения белого — простыней, наволочек, скатертей, полотняных салфеток, чайных полотенец — чуть остывшую воду переливали в корыта. Она служила для стирки более нежных тканей или цветных вещиц, которые в кипятке линяли. Белое бельё во время кипячения нужно ворошить, на то были у нас тяжёлые деревянные щипцы и длинные лопатки; пар взмётывался из воды клубами, оставляя на поверхности грязновато-серую пену. После кипячения бельё отправлялось на полоскание в нескольких водах. Погружается в корыто пропитанная кипятком груда, а студёная влага шипит, плещется. Тогда-то бельё и «толкут», с помощью толкуна. Толкун — длинный деревянный черенок с медной насадкой, которая больше всего похожа на чайник без носика и дна, но зато с множеством отверстий в боках.