Изменить размер шрифта - +
]. Г-н Шевырев, считая по пальцам слоги и ударения в стихах Кольцова, не заметил, что их метр совершенно особенный, образованный по метру народных песен, но принадлежавший собственно Кольцову. Пропускаем без внимания бранчивые выражения г. Шевырева, излившиеся из досады, что Кольцов выбирал себе знакомства не по рекомендации г-на Шевырева и держался не его литературной партии.

 

Говоря о помещении в «Хрестоматию» переводных пьес г. Струговщикова, г. Шевырев вспоминает, что в «Римских элегиях» Гете, переведенных г. Струговщиковым, не было правильного пентаметра. Положим, что и так; но разве в этом дело, а не в верной поэтической передаче подлинника? Мы уже не говорим о том, что г. Струговщиков не хуже г. Шевырева знает метрику; но как же начинать свои привязки с метра? Г-ну Шевыреву кажется, что покойный И. И. Дмитриев лучше г. Струговщикова передал пьесу Гете, названную им «Размышлением по случаю грома», – и потом сам же прибавляет, что Дмитриев дал пьесе другое значение, уклонясь от панфеистической мысли Гете… Шутка! После этого перевод Дмитриева, разумеется, есть более искажение, чем перевод.

 

Г-н Шевырев ниже всего низкого поставил прекрасную пьесу г. Огарева «Ноктурно», – и поделом: зачем г. Огарев печатает свои стихотворения в «Отечественных записках», а не в «Москвитянине»! Г-н Шевырев называет повести г. Панаева – «Дочь чиновного человека» и «Белую горячку» дюжинными повестями, годными только на пустые страницы журналов: опять та же причина дурного расположения московского критика и его пристрастного суждения о повестях г. Панаева – та же причина, то есть «Отечественные записки»![13 - Шевырев в своем разборе «Хрестоматии» Галахова удивлялся, что в число «образцовых пиес» включено стихотворение Огарева «Nocturno» («Как пуст мой деревенский дом»), по мнению Шевырева, «одна из тех не дюжинных, а сотенных пиес, которые как ежемесячные эфемериды рождаются и умирают в журналах в первый день появления книжек». Здесь же Шевырев называет повести И. И. Панаева «дюжинными», «годными только на пустые страницы журналов» («Москвитянин», 1843, № 6, с. 514).] И за что бы так почтенному критику сердиться на наш журнал, столь изобильный хорошими и даже типическими произведениями по части повествовательной?..[14 - Белинский намекает на свой памфлет «Педант», направленный против Шевырева.]

 

Далее, опять встречаем негодование московского критика за предпочтение, отданное г. Галаховым Кольцову перед гг. Языковым и Хомяковым. Мы тоже с этой стороны не совсем довольны издателем «Хрестоматии»: ему бы совсем не следовало помещать пьесы гг. Языкова и Хомякова, особенно последнего: зачем приучать мальчиков к фразерству и пустоте мыслей в гладких стихах? Г-н Шевырев удивляется, что г. Галахов русским песням Кольцова отдает преимущество перед русскими песнями Дельвига: странное удивление! Да кто же не чувствует и не знает, что русские песни забытого Дельвига столько же русские, сколько, например, идиллии г-жи Дезульер теокритовские, тогда как песни Кольцова горят и трепещут, насквозь проникнутые русским чувством, русскою душою?..

 

Заключим наши заметки указанием на странную выходку г. Шевырева против «Похвального слова Петру Великому» почтенного профессора А. В. Никитенко, этого образцового произведения, полного здравых мыслей, красноречия и отличающегося изящным языком. Московского критика возмутила следующая мысль в «Слове» г. Никитенко: «Но если б и самый утонченный, расчетливый эгоизм вздумал спросить, что каждый из нас почерпнул на свою долю в новом порядке вещей? – мы отвечали бы: честь существовать по-человечески и облаготворять свое существование всеми нашими силами, материальными и нравственными».

Быстрый переход