Можно ли лучше выразить то, что нам хотелось в 1940 году сказать миру, представляя ему истерзанную Францию?

…Но положите вместе с ними, скажем мы, на ту же чашу весов все, что они вам дали: соборы, мудрость Монтеня, веру Паскаля, остроумие Вольтера, музыку Гюго, пять веков живописи, десять веков сражений… Положите все это – и тогда, мы это знаем, чаша достоинств перевесит в вашем сознании чашу недостатков, и вы повторите вслед за Богом, цитируя Пеги: таковы уж они, мои французы, – они не без изъянов, но я люблю их такими, какие есть…

Ромен Роллан

Поскольку многие бессознательно относят Ромена Роллана к предыдущему поколению, кое-кто удивится, наверное, обнаружив в этой книге посвященный ему очерк. Но ведь он родился всего за три года до Андре Жида, а умер спустя три десятка лет после Пеги. И разве можно забыть, как важен был для меня самого и для стольких моих ровесников в дни нашей юности его роман «Жан-Кристоф»? Для нас это был великий роман, пусть даже и не получившийся таким совершенным во всех отношениях, как «Война и мир», но зато ставший предшественником, родоначальником всех наших многотомных романов – «Тибо», «Людей доброй воли» и других. Кроме того, во время войны 1914–1918 годов Ромен Роллан оказался одним из тех французов-патриотов, по мнению которых патриотизм не может выражаться во лжи, липовых обещаниях и ненависти. На родине такая позиция обеспечила ему своего рода остракизм со стороны официальной литературы и молчание критики до конца его жизни, а за рубежами Франции – глубокое уважение, широчайшую читательскую аудиторию и – в 1918 году – Нобелевскую премию.

Интеллектуальное мужество писателя более чем заслуживает признания и уважения, даже если лиричность его прозы, избыток в ней пылкости и отпугивают в наше время читателей, более циничных и более близких Стендалю, чем были современники Роллана. Но пусть они прочтут «Жан-Кристофа», пусть прочтут дневники Роллана, его обширную переписку – им откроются там настоящие страсти. Ален считал «Лилюли» пьесой, достойной самой высокой оценки. И пусть мощный поток слов не отвращает от книг Роллана чересчур тонкие умы! Да, стоит Роллану приблизиться в своих творениях к пониманию таких вещей, как война, нищета или лицемерие, как он становится красноречив и многословен, подобно Виктору Гюго и Льву Толстому, но разве это преступление? Восторженность писателя удивляет людей нашего времени, но восторженность его идет от сердца, и, я думаю, она благотворна. Не надо скупиться на восхищение человеком, умевшим восхищаться Бетховеном или Микеланджело так, как они того заслуживали. Ален говорил: «Мы знаем, что этот прославленный человек никогда не пресмыкался ни перед какой властью и всегда слушался только своей совести».

IЮность и начало карьеры

Ромен Роллан родился в городке Кламен, Ньевр. Отец его был нотариусом в пятом поколении. «Я родился в обеспеченной буржуазной семье, жил в окружении любящих меня родственников в благословенном крае, сочную прелесть которого я позже… воспел голосом своего „Кола“». Всю жизнь он помнил поместье дедушки близ Осера – глаза и ноздри Роллана до последнего дня сохранили память о родной природе, откликаясь на запахи травы, смолы, меда, акаций, согретой солнцем или влажной после дождя земли.

Но почему тогда он, будучи еще ребенком, ощущал себя пленником? Почему называл жизнь «крысоловкой»? Хотя его родители были здоровыми, высокими, крепкими, без единой, как говорится, червоточинки, здоровье самого Ромена с раннего детства оставляло желать лучшего. По вине служанки он едва не умер, когда ему не исполнилось еще и года, и последствия этого ощущались до конца жизни – у него всегда были слабые легкие и затрудненное дыхание.