— Нет, это вам спасибо за вашу заботу. Только, пожалуйста, извините и не обижайтесь на меня, я не могу принять ваше великодушное предложение, я слишком невежествен для такой работы.

— Ну что ты, какие там обиды. Я все понимаю, ей-богу. Я просто хотел на всякий случай… — Господин Фудзимото, сильно моргая, поискал подходящее слово, не нашел и рассмеялся. — Я нисколько не обижаюсь. Тебе просто не хочется стать таким, как я, верно?

Это соображение развеселило его, похоже, гораздо больше, чем меня.

— Мне не пристало судить о вас, — говорю я. — Но я был бы рад походить на вас. У вас замечательная работа. Невероятные галстуки. Отличный музыкальный вкус — вы прекрасно разбираетесь в джазе.

Улыбка вдруг сходит с его лица. Он переводит взгляд за окно.

— Вот последний цветок сакуры. На дереве он все время меняется, стремясь к совершенству. А достигнув его, опадает. Когда коснется земли — его неминуемо растопчут. Вот и получается, что абсолютно прекрасен он только то мгновение, пока находится в полете… Мне кажется, только мы, японцы, в состоянии понять это. Как ты думаешь?

По улице, тарахтя, словно захмелевший «бэтмобиль», проплывает фургон, установленные на нем колонки голосят:

— Голосуйте за Синидзу! Только он знает, как победить коррупцию! Синидзу не подведет! Синидзу не подведет! Синидзу не подведет!

— Почему все происходит именно так, как происходит? — Господин Фудзимото шевелит ладонью в воздухе. — После газовой атаки в метро, насмотревшись репортажей по телевизору, я все пытаюсь понять… Почему вообще что-либо происходит? Какая сила удерживает мир и не дает ему рассыпаться в прах?

Я никогда не понимаю, когда господин Фудзимото спрашивает, а когда его вопросы — чистая риторика.

— А вы знаете?

— Не знаю. — Он пожимает плечами. — Честно, не знаю. Порой мне кажется, что это главный вопрос жизни, а все прочие — только его отростки.

Он проводит рукой по редеющим волосам.

— Как ты думаешь, может быть, ответ — любовь?

Я пытаюсь и не могу заставить себя думать — в уме мелькают разные картинки. То отец — человек, которого я считаю отцом, — глядит на меня через заднее стекло автомобиля. То мужчина в деловом костюме, который три или четыре года тому назад упал на тротуар с девятого этажа, когда я выходил из «Макдоналдса». Он лежал метрах в трех от меня. Рот приоткрыт, словно от удивления. Темная струйка изо рта растекалась на тротуаре между осколками зубов и стекла. Потом вдруг — брови Томоё, ее нос, ее шутки, ее акцент. Томоё сейчас летит в Гонконг.

— Тут нужна мудрость, господин Фудзимото. Я еще слишком молод, чтобы ответить на этот вопрос.

Улыбка возвращается на лицо господина Фудзимото, его глаза пропадают в морщинках.

— Это очень мудрый ответ, Сатору!

Он купил диск Джонни Хартмана с прекрасной версией «Пусть песня рвется из моей груди» и попрощался.

Комар жужжит над ухом, как миксер на третьей скорости. Покрутив головой, прихлопываю мерзавца. Начался сезон комаров. Я как раз собираю его останки в бумажку, когда входит жена Такэси, с которой ему так и не удалось помириться. Она подняла солнцезащитные очки на макушку, и они утонули в густых прекрасных волосах. Ее сопровождает одетый с иголочки господин — адвокат, сразу догадался я. Они оглядывают все вокруг. Когда устраивался на работу, я провел целый вечер у них с Такэси в Тиёде. Но сейчас она еле кивнула, словно не узнала меня. Адвокат, тот вообще не замечает моего присутствия.

— Помещение он арендует. — Жена Такэси произносит местоимение с особой горечью, как и подобает бывшей жене.