– Ну убеди меня, заставь поверить, что меня задержали по чистой случайности, – просила Мерседес, тесно прижавшись к нему. – Я не хочу в тюрьму. Одна моя знакомая сидела в тюрьме, в Чоррильос, я ее там навещала. Я лучше убью себя, чем позволю засадить в каталажку.

Карреньо крепче прижал ее к себе, гладил ей волосы, плечи. Они примостились вдвоем на месте, рассчитанном на одного человека. Вагон был переполнен, люди стояли в проходах, заставленных чемоданами и узлами. Кто-то вез кур. На каждой станции входили новые пассажиры, и вскоре стало нечем дышать. Хорошо, что уже доехали до Матуканы. Томас прижался губами к густым волосам Мерседес.

– Клянусь, с тобой ничего не случится. А если случится, я тебя выручу. Как вчера.

Он поцеловал ее, она закрыла глаза. За окном на вершинах и склонах гор время от времени проплывали деревни, среди камней уже мелькали яркие рекламные щиты. День был серый, по небу ползли низкие тучи, казалось, вот-вот пойдет дождь, но он все не шел. Словом, типичная погода Лимы.

– Что-то неладное происходит со страной, Томасито, – снова прервал его Литума. – Как могло случиться, что целый район Лимы поверил подобной чепухе? Какие-то гринго хватают пятилетних детей, увозят в шикарных лимузинах, чтобы потом ультрасовременными ланцетами вырезать им глаза. Бред сумасшедшего. Должно быть, в Лиме есть свои доньи Адрианы. Но чтобы в такое поверил целый район, чтобы родители бросились забирать детей из школ, искать иностранцев и линчевать их – это уже выше моего понимания.

– Да, глаза, – пробормотал его помощник. – Глаза Мерседес. Сияющие как звезды. Медового цвета.

Он больше не испытывал страха. Страшно было, когда они, освободившись от полиции, катили по Андам на машине и Карреньо то и дело показывал пистолет шоферу, чтобы тот не вздумал их обмануть. Впрочем, дорога их сблизила. Шофер поверил или сделал вид, что поверил, будто Карреньо и Мерседес бегут от ее ревнивого мужа, который уже сделал заявление в полицию. Два раза шофер выходил из машины, чтобы купить еду и напитки, он же посоветовал им сесть на поезд в Серро-де-Паско. Карреньо оставил ему за услуги оба автомата.

– Хочешь, верни их, как законопослушный гражданин, а хочешь – продай, получишь кучу денег за пару таких игрушек.

– Брошу монету, чтобы решить, – сказал шофер и пожелал им счастливого медового месяца. – Выжду немного, а потом поеду в полицию.

– В газете пишут, что в Чиклайо было то же самое, и в Ферреньяфе тоже, еще в прошлом месяце, – продолжал Литума. – Какая-то женщина видела четырех гринго в белых халатах, которые тащили ребенка. А в оросительной канаве якобы нашли труп другого ребенка, без глаз, глазокрады положили ему в карман пятьдесят долларов. Там тоже организовали дружины, как в Аякучо, когда пошли слухи о пиштако. В Лиме, Чиклайо и Ферреньяфе те же суеверия, что и у горцев. Все это похоже на эпидемию, ты не думаешь?

– Сказать по правде, мне до этого нет никакого дела, господин капрал. Потому что сейчас я чувствую себя счастливым.

Поезд подошел к вокзалу Десампарадос около шести вечера. Уже темнело, но свет еще не зажигали, так что Карреньо и Мерседес пересекли просторный вестибюль в полумраке. Ни у входа, ни у выхода полицейских не было, только у ограды Дома правительства стояла охрана.

– Лучше, если мы сейчас разойдемся в разные стороны, – сказала на улице Мерседес.

– Ты хочешь вернуться домой? Но за твоим домом, наверно, наблюдают, и за моим тоже. Давай укроемся на несколько дней у моей мамы.

Они взяли такси. Томас назвал адрес в районе Бренья, наклонился к Мерседес и прошептал ей на ухо:

– А может, ты хочешь отделаться от меня?

– Я хочу кое-что сказать тебе, пусть все будет ясно между нами.