Закрыв глаза, я потянулся к полянке легким ментальным усилием, вдохнул аромат шиповника, услышал шелест листвы под ветром и замер, не поднимая век. Внезапно меня затопила радость, поток, пришедший со стороны; раздались шелест платья, звук быстрых шагов, и руки Тави обхватили мою шею.

    – Ты здесь… – прошептала она. – Ты вернулся… Так быстро! Что-то случилось, Ливиец?

    – То же, что всегда, – произнес я, пока ее пальцы ощупывали мое лицо.

    Она потянула меня в комнату:

    – Пойдем, не будем мешать. Малыши заняты, учатся работать вместе, папы и мамы любуются на них.

    – И я не прочь полюбоваться.

    – Сначала на меня!

    Мы вернулись в комнату и опустились на ковер у кроватки. Ладонь Тави снова погладила мой висок.

    – Что это было, Ливиец?

    – Стрела, мое счастье, ассирийская стрела. Но я почти не мучился. Все случилось быстро.

    Боль промелькнула в ее глазах, но я ее стер поцелуем. Потом принялся рассказывать о Пемалхиме из Гелиополя, о древнем папирусе Птолемеевых времен, о распре из-за святой реликвии и о том, как все случилось на самом деле. Октавия повеселела, заулыбалась – я описывал схватку с людьми Асуши на два голоса: глас наблюдателя – правдивая история, глас поэта – песнь, сочиненная Осси. Я поведал ей про Урдману, плохого парня, носящего клок на темени, про заносчивого Анх-Хора, сынка фараона, про Пекрура, прожженного торговца и политика, про вождей из восточного клана, Петхонса, Сиба, Охора и других, про Иуалата, старшего над моими воинами, про трех стрелков, Пайпи, Дхаути и Хем-ахта, и про Хираджа, купца из Библа. Я не говорил о Дафне, но обо всем остальном, о том, что было хорошего или хотя бы забавного, поведал без утайки. Правда, повесть получилась без конца – не хотелось мне рассказывать о гибели ее героев под ассирийскими мечами.

    Потом мы молчали. Сидели, обнявшись, на ковре в благоуханном воздухе Артемиды, слушали, как шумит листва, как гомонят на поляне ребятишки, и думали об одном и том же, о цене, что выплачена за наш прекрасный светлый мир. Миллиарды жизней, прожитых в страхе и горе и оборвавшихся до срока, миллиарды погасших вселенных, океаны погибших надежд, развеянных прахом замыслов, сгоревших судеб… Высокая цена, но неизбежная. Даже с Носфератов ее когда-то взяло время.

    Наконец я вспомнил о своем разговоре с Сенебом и спросил:

    – Ты видела Павла? Или, может быть, твоя подруга…

    Тави покачала головой:

    – Джемия оставила его в покое. Он не отвечает на вызовы – кажется, очень занят. Если он то, что ты думаешь… то, о чем ты мне рассказывал… – Октавия невольно вздрагивает. – У мошек свои заботы, у орлов – свои.