Уже занимались у котлов с кипящим варом своей адской стряпней несколько человек. Щеки и обнаженные руки их были красны, зубы оскалены, скулы резко выступали на исхудавших лицах, а чернота вокруг запавших глаз казалась такой яркой, словно была нарисована тушью.

Празднично перекрикивались командиры, и Севастьян Глебов издалека видел сверкание кафтана Ивана Мстиславского. Князь у зубцов стены и показывал рукой куда-то вниз.

Вдруг стена, на которой высился Мстиславский, накренилась. Князь, точно тряпичная кукла, смешно обвис на зубце и болтался на нем, пока кусок стены, медленно и даже как будто осторожно, оползал в сторону. Ноги князя в сапогах тряслись при падении. Затем донесся победоносный рев пушки.

Глебов с оружием в руках кинулся к Мстиславскому. Севастьяну казалось, что никто, кроме него, не понял случившегося. Оглянувшись на бегу, он заметил сбоку от себя еще одну фигуру — верный Иона скакал рядом, высоко задирая пищаль и озираясь по сторонам, точно сторожевая собака.

Мстиславский был жив, только оглушен падением. Кругом суетились люди, но ни один, как представлялось, не был озабочен состоянием князя. Всех куда больше беспокоила обвалившаяся стена и лес копий, взметнувшихся в провале. Люди бежали туда, бессвязно крича и размахивая оружием.

Глебов подскочил к князю, отбросил в сторону камень, придавивший тому ноги, схватил его за жесткий от парчовой вышивки рукав:

— Цел, князь? — гаркнул Севастьян чуть громче, чем требовалось. У него заложило уши от шума.

Мстиславский моргал, морщился и обдергивал рукав свободной рукой, как будто опасался, что Севастьян смял его роскошную одежду и был озабочен более всего собственным внешним видом. Затем князь Иван неожиданно начал браниться. Не обращая на Севастьяна больше никакого внимания, Мстиславский помчался к пролому и выхватил саблю как раз вовремя, чтобы отразить удар ливонца, направленный ему в шею.

Закипела схватка. Иона устроился среди камней и не спеша стрелял, преимущественно заботясь о том, чтобы охранить Глебова.

Но продолжалось это очень недолго. Над полем боя заныли тяжелые трубы, затявкали рожки. Плачущие медные звуки призывали сложить оружие и остановиться. И люди, один за другим, замирали, прислушиваясь. Сердца их бешено колотились от возбуждения битвы, и протяжные звуки труб как будто нарочно ползли над крепостью — чтобы успокоить сердцебиение.

Хромающий Мстиславский и усталый, запыленный Радзивилл сошлись на поле под стенами. Со всех сторон на них глазели, но вожди этим не были обеспокоены: они почти с детских лет привыкли находиться в центре всеобщего внимания.

— Я же говорил тебе, чтобы ты сдался сразу, — сказал Радзивилл. — Скольких людей ты потерял из-за этой глупой осады?

— Не твое дело, — огрызнулся Мстиславский. — Если бы наши подоспели вовремя, ты крепко пожалел бы о своем нахальстве.

Радзивилл пожал плечами.

— Но ваши не подоспели, — заметил он вполне закономерно. — И тебе пришлось сложить оружие. Так что еще большой вопрос, кто и о чем пожалел.

— Ладно, — буркнул Мстиславский. У него все еще гудело в ушах, язык заплетался, перед глазами плыло. Князь всерьез опасался, что его стошнит перед обоими войсками прямо на сапоги Радзивиллу. А это может возыметь непредсказуемые дипломатические последствия, хихикнул чей-то пакостный голосок у князя в голове.

«Господи! — взмолился князь безмолвно. — Пусть бы это поскорее закончилось!»

Радзивилл глухим голосом, поминутно откашливаясь от пыли, сказал:

— Сделаем так: я отпущу тебя и твоих людей с оружием в руках.