В конце года разразился скандал. «Что это такое? — кричали в РОНО, размахивая классным журналом. — Тридцать одна пятерка? Такого не может быть!» Да, географичка выставила пятерки. Всем. Всему классу. И в результате общий выпускной балл у всех увеличился. Естественно, это вызвало неудовольствие у начальства.

Но не на таковскую напали. Географичка, бывший парторг школы, раскрыла рот. И заорала страшным басом, от которого (по слухам) в ужасе писались четвероклашки, не выучившие на природоведении, что такое «бриз» и чем он отличается от «пассата»: «Я не обязана преподавать предмет, которого не знаю! Я владею предметом не лучше, чем мои ученики! Я не компетентна оценивать их знания! Я поставила им те отметки, которых они заслуживают!».

И — все.

Через пару лет астрономию отменили. Но ту тему, по которой делался доклад, ученики помнили еще спустя много-много лет. Вот и Харузин помнил про Венеру. Можно сказать, он знал о Венере практически все, что было научно-популярного. И теперь он ясно видел: не должно быть в это время года и в это время суток второй такой же яркой звезды.

А она была. И даже более яркая, чем Венера. В этом таилась некая неправильность.

— Скорее всего, я не учитываю, что за четыреста лет земная ось могла сместиться… — пробормотал Харузин.

— Как там Ванька? — мечтательно произнес Флор. — Разбойничает, наверное…

— Естественно! — фыркнула Наталья с легким самодовольством. — Если учесть, какие у него гены…

— Кто у него? — не понял Флор.

— Ну, происхождение, — поправилась Наталья. Генетику еще не открыли, хотя кровями и родственными связями уже хвастались напропалую.

Флор и его брат-близнец, монах Лавр, были детьми разбойника Опары Кубаря, давно почившего — как они надеялись, с миром. Напоминание об удалом родителе всегда вызывало на лице Флора самодовольную усмешку.

Он не видел причин не гордиться этим. Разбойники были своего рода аристократией. Если вдуматься, духом они были сродни тем, кто лет пятьсот назад явил такое же непокорство властям, собрал лихую дружину и ушел в леса. А спустя столетия — eго потомки уже аристократы, дворяне, землевладельцы. И все потому, что их предок не зевал и хватал все, что плохо лежало.

Флор засмеялся, сгреб Наталью в охапку. Харузин чуть посторонился. Хоть он и считался натальиным «побратимом» — и по ролевой игре, в которую они играли много-много лет назад, далеко-далеко, в нереальном «вчера»; и по судьбе, которая занесла их в отдаленное прошлое, — все-таки с годами Наташа отошла от него. Харузин ее не винил. Ничего дурного нет в том, что муж стал ей ближе «брата по крови». Флор считал его «приживалом». Это было обидно, но соответствовало истине.

Харузин даже не возражал. Ему дозволялось жить в доме, есть, спать, читать книги, беседовать о божественном и участвовать в приключениях семьи. Все больше и больше Харузин напоминал себе старую деву. Что-то вроде двоюродной сестры Наташи Ростовой — Сони, о которой многочадная Наташа выразилась «пустоцвет».

Конечно, быть холостым чудаковатым дядюшкой, «кузеном Бенедиктом», куда почтеннее. Надо бы переквалифицироваться из «Сони» в «кузена Бенедикта», подумал Харузин.

И снова поднял голову.

Вторая звезда никуда не делась. Так и висела в небесах, которые стремительно наливались синевой и делались из атласных бархатными. Теперь она стала еще ярче. Горела холодно и как-то нагло.

И по этой наглости Харузин наконец определил, что видит.

— Братцы! — воскликнул он, невольно разрывая объятия супругов.