Немец разместился в трактире с большими удобствами. Он долго и непонятно кричал на хозяина, размахивал руками, каркал по-немецки, хуже десятка разозленных ворон, затем призвал толмача и накричал на него. Георгий сказал:

— Мой хозяин просит, чтобы клетки поставили на дворе и чтобы к ним никто не приближался. Те дива, которые в них скрыты, любопытны на взгляд, поучительны для ума, но весьма опасны, если случайно вырвутся на свободу.

— А кто там у него? — опасливо спросил трактирщик.

— Змея какая-то, вроде бы. И еще птица зубастая. Гарпия. Воняет от нее, доложу я тебе, господин хороший, хуже чем от тюленя. Мясо жрет — только хрящи трещат.

— Тьфу! — плюнул трактирщик. — Пакость какая!

— А коли пакость, — озлился вдруг Георгий, — так для чего ты его на двор к себе пустил? Гнал бы на все четыре стороны, как некоторые благочестивые люди делают! На деньги немецкие польстился? На мариенгроши купил тебя немец?

Трактирщик отмахнулся сердито.

— Хотя бы и так! Я с него тройную цену заломил, а он и бровью не повел.

— А он привык, что русские с иноземцев дерут втридорога. Даже и не торгуется, — парировал Георгий.

— Вишь ты, как заговорил! — сказал трактирщик. — «Русские дерут»! А ты сам разве не русский?

— Получше тебя, — сказал Георгий в ответ. И ухмыльнулся, представив себе, какую физиономию скорчит этот недалекий человек, если случится ему увидеть своего постояльца при царских регалиях. Впрочем… Даже если такое и случится, вряд ли трактирщик его узнает. Блеск золота настолько ослепляет людей, что они за ризой не видят лика.

— Ладно, — отмахнулся трактирщик, явно желая поскорее закончить этот разговор, — говори давай, чего еще он хочет, твой немец.

— Мяса для животных — по курице в день. Комнат — четыре: две для него самого, одну для той женщины, а последнюю — для меня.

— Ты при нем толмач и слуга? — уточнил трактирщик.

— А что? — окрысился Георгий. Ему не нравилась мысль считаться слугой при каком-то фокуснике, однако — увы! — это было чистой правдой.

— А то, что будешь сам спускаться за обедами для своего хозяина и для его бабенки. Вот что! И за лошадью его сам смотреть будешь. Вдруг она тоже… с придурью. Я же не знаю!

— Я знаю, — зачем-то сказал Георгий, — обычная лошадь. Никаких придурей.

— В общем, ты меня слышал, — заключил беседу трактирщик и удалился.

* * *

Первое выступление прошло в воскресный день, сразу после полудня, когда народ разошелся из церквей. На площади, где летом кипит бойкий торг, уже стояли клетки, наглухо закрытые, и расположилась на цветных шалях, брошенных прямо на снег, женщина удивительной, нерусской красоты. Несмотря на морозный день, она была одета довольно легко и только набросила на обнаженные смуглые плечи меховую накидку, но та все время сползала, открывая взору чудные округлости зрелого женского тела.

На раскинутых юбках Соледад лежали гадальные карты. Она ворошила их пальцами, трогала, перекладывала, брала то одну, то другую, подносила к глазам и усмехалась изображенным на ней Жрице, Скелету, Магу, Повешенному как своим давним, сердечным друзьям.

Люди обступили чужеземцев, готовые поглазеть, поболтать, заплатить пару копеек за зрелище, если оно того стоит — да если и не стоит, тоже.