Когда капканы были запрятаны, я проволок труп бедной Бланки между капканами. Потом я отрезал одну из ее лап и сделал ею линию следов поверх каждого капкана. Я принял все предосторожности, прибегнул ко всем известным мне уловкам и наконец поздно вечером удалился. Ночью мне показалось, что я услыхал голос Лобо, но я не был в этом уверен. На следующий день я поехал верхом, но темнота наступила раньше, чем я успел объехать северное ущелье, и я вернулся ни с чем. За ужином один из ковбоев сказал:

— Сегодня утром скот в северном ущелье был очень взволнован. Уж не попался ли кто-нибудь в капкан?

Только на следующий день под вечер я наконец добрался до указанного места и, подъехав ближе, увидел, что какая-то большая серая тень поднялась с земли, напрасно пытаясь убежать. Тут я увидел, что передо мною стоит Лобо, гроза Куррумпо. Капканы крепко держали его. Бедный старый герой! Он не переставал искать свою любимицу и, когда нашел след, проложенный ее телом, безрассудно бросился по этому следу и попал в ловушку. Четыре железных тиска держали четыре его лапы. Он лежал совершенно беспомощный, и вокруг него было множество следов, указывавших, что скот собирался тут, чтобы поглумиться над павшим деспотом, не решаясь, однако, приблизиться к нему.

Два дня и две ночи он пролежал там и наконец выбился из сил, стараясь освободиться. Тем не менее, когда я приблизился к нему, он поднялся, ощетинился и в последний раз потряс стены ущелья, издав громкий, протяжный вой, призывавший на помощь стаю. Но никто не откликнулся, не ответил ему, и, покинутый в час бедствия, он рванулся, сделав отчаянное усилие, чтобы броситься на меня. Все было напрасно! Каждый капкан весил более трехсот фунтов. Стальные челюсти крепко держали лапы волка. Как скрежетали его огромные клыки, когда он хватал ими твердые цепи! А когда я попробовал прикоснуться к нему стволом ружья, он оставил на нем следы зубов, сохранившиеся и до сих пор. Его глаза потемнели от ненависти и злобы, и его челюсти щелкали, издавая странный, пустой звук, когда он старался схватить зубами меня и мою дрожавшую от страха лошадь. Но он ослабел от голода и потери крови и скоро упал в изнеможении на землю.

Раскаяние шевельнулось в моей душе, когда я собрался поступить с ним так, как он поступал с другими.

— Великий старый хищник, герой бесчисленного множества беззаконных набегов, — сказал я, обращаясь к нему, — через несколько минут ты превратишься в груду падали. Но иначе я не могу поступить с тобой!

Я взмахнул лассо, которое просвистело над его головой.

Но не тут-то было! Он далеко еще не покорился, и не успела гибкая петля упасть ему на шею, как он схватил ее зубами и сразу, одним яростным рывком разорвал ее крепкие, толстые пряди и бросил их к своим ногам.

Конечно, у меня было ружье, но мне не хотелось портить его великолепную шкуру. Поэтому я поскакал назад в лагерь и вернулся с ковбоем и новым лассо. Мы бросили своей жертве кусок дерева, который он схватил зубами, и прежде чем Лобо успел выпустить его, наши лассо просвистели в воздухе и обвились вокруг его шеи. Но когда свирепые глаза Лобо начали тускнеть, я крикнул своему помощнику:

— Погоди, не будем убивать его! Возьмем его живьем и отвезем в лагерь.

Он настолько обессилел, что нам нетрудно было просунуть ему в пасть толстую палку позади клыков и затем обвязать челюсти толстой веревкой, тоже прикрепленной к палке. Палка удерживала веревку, а веревка — палку, и, таким образом, он был совершенно безопасен для нас. Как только он почувствовал, что его челюсти крепко связаны, он уже больше не сопротивлялся и не издал ни одного звука, а лишь спокойно смотрел на нас, точно хотел сказать:

«Хорошо.