– Есть и четвертый, господин подполковник. У него ноги были засыпаны, а сам он под танком. Может быть, под него заползти хотел и не успел.

Логунова вытащили за ноги. Лицо сержанта было рассечено, кровь засохла на щеке и подбородке. Немец что-то приказал. Танкистов, предварительно обыскав и отобрав документы, посадили у земляной стены окопа. Подошел солдат с фляжкой и подал ее Соколову. Алексей потряс, услышал, как внутри плещется вода, и протянул фляжку Бочкину. Николай отвинтил крышку и жадно припал к горлышку. Сделал несколько глотков, закашлялся и передал фляжку Логунову.

– Раз воды дали, – хрипло сказал сержант, – значит, сразу не шлепнут.

– Танк, танк не уничтожили, – зло отозвался Соколов. – Лучше бы нам умереть.

– Ну это мы еще погодим маленько. Руслана жалко, конец пареньку, не сумел отомстить.

Соколов повернул голову к остаткам блиндажа. Бревна свалились вниз, погребли под собой храброго чеченца. «Наверное, туда попал снаряд. И не похоронить его. Прощай, Руслан».

Немцы подошли к танкистам, отобрали фляжку, подняли их с земли и тычками повели вниз по склону высоты. Соколов несколько раз пытался оглянуться на осиротевшую «семерку», но его грубо толкали прикладами винтовок.

Танкисты видели, что наверх по склону пошел немецкий тягач с буксирной лебедкой и приспособлением в виде крана. Уже потом, с дороги, они смотрели, как «тридцатьчетверку» вытягивают из окопа.

– Ребята, – срывающимся от обиды и злости голосом заговорил Соколов, – давайте поклянемся, что вырвемся из плена и найдем нашу «семерку». А там… уже как получится. Или спасем, или уничтожим! Но в руках врага не оставим!

– Да и по уставу как-то не положено матчасть оставлять врагу, – пробубнил угрюмо Логунов, трогая пальцами рассеченную кожу на лице. – Очень нас не поймут, если мы явимся к нашим и скажем: простите, немцам свой танк подарили. Такие вот мы растяпы.

– Да как ее теперь найдешь, – шмыгнул носом Бочкин.

– Найдем, я знаю, как!

Колонна шла вторые сутки. Обессилевшие военнопленные, еле передвигая ноги, кашляли, тихо переругивались и плелись, понурив головы. Алексей шел со своим экипажем в середине колонны и поглядывал по сторонам. Стыд жег его изнутри, сердце колотилось так, что казалось, его звук слышали даже конвоиры. «Плен, – билась в голове его мысль. – Плен, плен! Я же командир, я же должен был принять все меры, чтобы спасти или уничтожить танк. Но я вместе с экипажем попал в плен. Пусть обезоруженный, оглушенный, но все равно попал в плен».

Терзаясь от стыда, Соколов все равно успевал смотреть по сторонам. Он увидел разбитую табличку, на которой по-немецки было написано «Берсенево». Алексей вспомнил разговор двоих немецких офицеров, которые говорили о Берсеневе как о фильтрационном лагере для советских военнопленных. «Что-то нас ждет дальше», – подумал Алексей. Что будет с ними здесь, он не знал сам и не хотел вселять тревогу в сердца танкистов. Судя по их лицам, тревожных мыслей у них хватало и без него. Наверняка каждый думал о доме, о родных, о том, смогут ли они вернуться когда-нибудь к ним.

Резкими криками и ударами прикладов конвоиры повернули голову колонны на проселочную дорогу. Метрах в ста впереди были видны вкопанные в землю столбы, переплетенные колючей проволокой. За столбами двумя рядами выстроились дощатые бараки и пулеметные вышки охраны. Шаркая ногами, военнопленные медленно входили в распахнутые ворота. Проходя мимо бараков, они видели через открытые двери внутри трехэтажные нары, на которых сидели и лежали красноармейцы.