Если Дора и подозревала что-то, она молчала об этом.

Неверно: я это знала. Точнее, мне лучше было об этом молчать.

Валентина сказала в ту ночь, что встретила его случайно и что, пожалуй, увиделась бы с ним во Флоренции; когда через три дня они с Дорой встретили его у Орсанмикеле, Дора казалась самой радостной из всех троих.

В подобных случаях лучше притвориться дурой, чтобы тебя не приняли за дуру.

Неожиданно для себя Адриано плохо перенес расставание. Он очень скоро понял, что ему не хватает Валентины, что обещания скоро увидеться — недостаточно, как недостаточно для него тех часов, что они провели вместе. Он ревновал к Доре и едва скрывал это, пока она — которая была проще Валентины и не такая красивая — повторяла ему все то, что прилежно вычитала в путеводителе «Туринг клуб итальяно».

Я никогда не читаю путеводители «Туринг клуб итальяно», потому что ничего в них не понимаю. Мне вполне достаточно «Мишлин» на французском. Об остальном умолчим.

Когда они встретились вечером у него в гостинице, Валентина отметила разницу между этим свиданием и первой встречей в Риме: были соблюдены предосторожности, кровать была великолепной, на столике, затейливо инкрустированном, ее ждала маленькая коробочка, завернутая в голубую бумагу, а в ней — прелестная флорентийская камея, которую она — много позже, когда они вместе сидели у окна и пили вино, — прикрепила к платью таким естественным, почти привычным движением, каким поворачивают ключ в дверях своей квартиры.

Я, конечно, не знаю, что за движения были у Валентины в тот момент, но в любом случае они не могли быть естественными: она вся была зажата, скованна, все делала будто из-под палки. По вечерам, лежа в постели, я смотрела, как она ходит взад-вперед, прежде чем лечь спать, — то берет, то ставит на место духи, или туалетную воду, или тюбик с таблетками, то подходит к окну, услышав якобы какой-то необычный шум; а потом, когда она засыпала, — эта манера всхлипывать во сне, отчего я резко просыпалась, должна была вставать с постели, давать ей воды, гладить ее по голове, пока она не успокаивалась и на засыпала снова. А эти упреки и обиды в первую ночь в Риме, когда она села на край моей постели: ты не знаешь меня, Дора, ты понятия не имеешь, что у меня на душе — пустота, заполненная зеркалами, в каждом из которых отражается улица Пунта-дель-Эсте, маленький сын, который плачет, потому что меня нет рядом с ним. Естественные ее движения? Мне, по крайней мере, с самого начала было дано понять, что в плане привязанности от нее нечего ждать, кроме обычных приятельских отношений. С трудом представляю себе, как Адриано, пусть даже он и был слеп от любви, не смог угадать, что Валентина целует его, будто пустое место, и что до и после любви она все равно всхлипывает во сне.

До той поры он не влюблялся в женщин, с которыми спал; он достаточно быстро укладывал их в постель, чтобы создать определенную атмосферу, искомый островок таинственности и влечения, чувствуя себя при этом охотником, завладевшим добычей, и иногда это могло называться любовью. С Валентиной было точно так же; но когда он расстался с ней, то в последующие два дня в Риме и по дороге во Флоренцию почувствовал, как в нем что-то изменилось. Без удивления или смирения, даже без особенного восхищения он смотрел на нее, когда она появилась в золотистом полумраке Орсанмикеле, выйдя из-за алтаря Орканьи, будто одна из многочисленных каменных фигур отделилась от памятника, чтобы выйти ему навстречу. Может быть, только тогда он и понял, что влюблен в нее. А может быть, потом, в гостинице, когда Валентина обняла его, расплакалась неизвестно почему, как девочка, которая в силу необходимости должна была долго сдерживать себя, а теперь наконец нашла утешение, отчего она чувствует себя немного виноватой и стыдится этого.