— Хотите, я заплачу вам?

— Заплатите? — рассмеялся тот. — Вы что же, много получаете? Вы ведь, кажется, преподаете русский язык или литературу, что-то в этом роде?

— Да.

Мужчина нахмурился и посмотрел на Тезкина задумчиво.

— Неуч, голь, — пробормотал он, — преподаватель одной из лучших мюнхенских гимназий. Представляю, чему вы их учите. Что же, мало вам того, что испохабили шестую часть света, сюда еще перебрались. А знаете что, — сказал он вдруг, — я сообщу вам адрес моей бывшей жены при одном условии: вы возьмете ее из этой клиники, оплатите пребывание там, коль скоро вам так не терпится, и тотчас же, слышите, тотчас же вернетесь в Россию.

— Боитесь? — сказал Саня презрительно. — Холуйская кровь взыграла? Живой напилась и куражится теперь?

— Вы глупы, господин Тезкин, и я очень сожалею, что в свое время приложил руку к вашему вызволению… Но довольно. Я хотел бы получить от вас какие-нибудь гарантии, что вы меня не обманете.

— Да не бойтесь вы, уедем мы, — проговорил Саня тихо и отвернулся.

8

Лечебница была расположена высоко в горах на границе с Швейцарией. Тезкин с Фолькером ехали туда несколько часов. Дорога поднималась в гору, изредка показывались веселые альпийские деревушки и придорожные гостиницы. Фолькер, опечаленный внезапным тезкинским отъездом, молчал. Он не мог понять, почему его русский друг не хочет остаться здесь хотя бы для лечения и почему он совсем не рад, что они едут к этой загадочной женщине. А Саню не отпускал озноб, и в голове у него было совсем пусто.

Он не чувствовал теперь никакого волнения и почти не думал о том, что увидит Козетту, покинет приютившую его страну, Фолькера, гимназию, пухленькую заплаканную Анечку и веселые разноцветные баварские улочки. Он смутно ощущал, что жизнь его добралась до последнего поворота, уже виден ее конец, отвратить который теперь ничто не сможет. Им сделан последний выбор. Но мысли эти не приносили Тезкину ни печали, ни радости, а ровную удовлетворенность, смешанную с легким сожалением.

— Не сердитесь на меня, Фолькер, — сказал он, повернувшись к водителю. — Я не могу здесь оставаться больше.

— Ностальгия? — спросил Фолькер. — Ви русские не могет жить без Россия. Я помню, так сказал меня хэрр Голдовски.

— Может быть, и ностальгия, — ответил Тезкин, — тоска, да только не по Родине. Мы, наверное, больше не увидимся, Фолькер. Я очень благодарен вам, вы и сами не знаете, сколько для меня сделали.

— Не увидимся? Ви думает умирать? — улыбнулся немец.

— Нет, Фолькер, я об этом не хочу думать, но если я умру, то обязательно попрошу, чтобы вам об этом сказали, и заранее приглашаю вас на свои похороны.

— Алекзандер, — сказал Фолькер прочувственно, — я давно хочу сказать вам одна вещь. Я знаю вам только несколько месяц, но мне окажется, что уже много лет. Но я вам совсем не понимаю. Почему ви не может, не хочет употреблять свой талант? Почему ви так равнодушен с собой? Я не понимаю это, Алекзандер. Ви только тридцать лет, и ви совсем не имейт воля к жизни. Я люблю вам, но так не можно жить.

— Я не знаю, Фолькер, я ничего не знаю.

— Это плохой ответ, Алекзандер.