— Да что там может быть подозрительного-то? Опростаюсь и назад.

— И чтобы быстро.

— Конечно, конечно.

Остап торопливо, насколько позволяли сугробы, двинулся в указанную сторону, где торчали из снега макушки лесного малинника. Там он распахнул старое пальто, сделал вид, что расстёгивает поясной ремень и стягивает штаны, после чего опустился на корточки.

— Вот же ты морда немецкая, из-за тебя врать пришлось, чтоб тебе самому кишки скрутило, — пробормотал мужчина, который про себя досадовал на то, что не мог придумать иной отговорки. А ну как в самом деле припрёт позже, а немец уже не отпустит больше?

В следующий миг он едва не заорал от страха. Крик удалось сдержать, собственно, из-за того же страха, сдавившего горло. Всё дело было в том, что, повернув голову влево, он столкнулся со взглядом крупного волка, лежащего в снегу всего лишь в каком-то метре. И только сейчас Остап почувствовал тот запах мокрой шерсти, из-за которого так оживился пяток минут назад, что это не осталось незамеченным врагами.

«Порвёт, — подумал он, не спуская глаз со зверя. Но тот просто лежал и смотрел на человека. — Странные глаза, прямо… человечьи», — вдруг охнул про себя белорус. А потом, сам этого не ожидая от себя, торопливо зашептал. — Здравствуйте. Меня Остапом кличут, из Барсучих я. Немцы сегодня утром всех заперли в сарае и сказали, что живым сожгут, если не выйдут те, кто знает эти леса хорошо и могу провести к Витебску через них. Ну, я вышел, ещё несколько мужиков из наших. Но мы сговорились фашистских гадов завести в болота, чтобы они сгинули в них. У меня ж два сына воюют на фронте, а ещё дочка с внуками в Ленинграде. Она приехала туда в прошлом году в детский лагерь отдыха с ними, а тут война, их в город эвакуировали, а потом… эх, да сами, небось, знаете. Вы передайте, что я немцев заведу в топи, что в шести километрах отсюда будут. Там даже назад по следам не просто выйти будет. А просто так шарахаться — чистая смертушка. Да ещё какая.

Говорил Остап сумбурно, вываливая всё то, что накопилось в душе за этот день. И вдруг заметил, что обращается к пустому месту. Волка уже не было. И если бы не вмятина в снегу и отпечаток — всего один — крупной волчьей лапы, то он точно решил бы, что лесной хищник ему причудился.

Некоторое время он сидел на корточках, неотрывно смотря на след лапы. Потом, когда занывшие от неудобного положения колени дали знать о себе, он с кряхтением поднялся, и, играя для немцев, якобы подтянул штаны, заправился и торопливо пошёл к отряду.

— Вот теперь отлично всё, хорошо. Аж сил прибавилось, господин офицер, — бодро сказал он переводчику. — А то ведь лишнюю тяжесть в себе таскал.

Тот от такой откровенности брезгливо сморщился, что-то тихо произнёс под нос и сплюнул под ноги. И лишь после этого махнул рукой Остапу, мол, вперёд, показывай дорогу.

Спустя примерно сорок минут, когда местность вокруг разительно изменилась, став открытой, немецкий лейтенант вновь остановил роту и подозвал к себе Остапа.

— Ты ведёшь нас в болота, — заявил он. Автомат он забросил за спину, но при этом держал в правой руке пистолет, который вытащил из кобуры перед разговором с белорусом.

— Нет, нет, господин офицер, — Остап отступил на шаг назад и переменился в лице.

— А это что? — немец ткнул пистолетов в сторону заснеженного поля, на котором торчали редкие кривые и невысокие деревца, а также местами проглядывали тёмные лужицы воды и даже вроде как зелени — не то тины, не то водорослей, не то травы.

— Там болота, ага, — закивал Остап. — Но я ж предупреждал сразу, что рядом с ними нужно будет идти.