Потрясенная, Ариэл молчала. Она хлопала ресницами, стараясь сдержать слезы, горькие слезы обиды за того легкоранимого мальчика, которым был тогда Леон. Она до боли его жалела, но знала, что не должна показывать этого, так как жалости Леон не прощал.

— После того как все произошло, я уже не понимал, кем для нее был: мальчиком или мужчиной, и прежде чем мне удалось это осознать, я наскучил ей как любовник, и она убедила короля отослать меня учиться, что я и делал, посещая все бордели и грязные притоны Парижа.

Ариэл в знак утешения дотронулась до руки Леона, но он грубо отмахнулся от нее:

— В тот день, когда она сказала мне о моем отъезде, я подрался с конюхом. Мной овладела такая же ненависть к нему, что и к моему кузену. Я ударил его, а он выхватил нож. Я без труда завладел этим ножом и мог убить его, но, отбросив нож в сторону, стал душить его голыми руками.

Леон снова заглянул Ариэл в глаза, стараясь по ним прочитать, какое действие оказывают на нее его слова.

— Ты задушил его? — спросила Ариэл, собравшись с силами.

Леон покачал головой:

— Меня еле от него оторвали. Для этого понадобились трое взрослых мужчин.

Ариэл села на край кровати, терзаемая мыслью, как успокоить Леона. Она находила тысячи причин оправдания для него.

— Снова это случилось в Париже, — продолжал Леон, не давая Ариэл возможности вставить слово, — и даже не один раз, а несколько. И что самое ужасное, это был мой лучший друг, который как-то вечером вздумал позабавить нашу компанию рассказом о том, что родные моей матери боятся и избегают меня. Он говорил абсолютную правду. — Леон горько усмехнулся. — Но у меня уже вошло в привычку избивать людей, которые говорят правду мне в глаза. Какое благородство, даже по понятиям этой страны!

— Ты благородный, — нимало не колеблясь, заявила Ариэл. — Благородство находится в крови и не зависит от титулов и дворцов. Можно жить во дворце и не быть благородным человеком.

— Тем более благородство не существует в тех местах, где собрались отверженные, где тебя могут в любую минуту обокрасть, или всадить нож в спину, или…

Леон замолчал и посмотрел на Ариэл. Его глаза были пустыми и не отражали тех душевных мук, которые владели им.

— Что ты можешь сказать на это? — спросил он.

— Я знаю…

— Ничего ты не знаешь, — грубо прервал ее Леон. — Ты ничего не знаешь и не можешь знать обо мне. Да и откуда? Я слышал, как ты говорила о своей семье. Я наблюдал за твоим лицом, когда ты рассказывала мне, чему учил тебя твой отец или о чем для тебя мечтала мать. У вас хорошая семья, а моей семьей были каува. Все, чему я научился, все, о чем я мечтал, исходило от них, и тебе никогда, слышишь, никогда не понять этого.

— Возможно, ты прав. Я не хочу обижать тебя, говоря, что я понимаю все, через что ты прошел, но мне необязательно переживать это самой, чтобы понять, что все случившееся с тобой произошло не по твоей вине, и у тебя нет оснований стыдиться себя.