Он вновь внимательно изучил выражение лица Cент-Винсента — тот вовсе не был дураком: за этими скалистыми бровями скрывался острый ум — и он боролся против его предубеждений, стремясь избавиться от них по мере исполнения своих обязанностей.

— Ладно, Хорнблауэр — протянул Первый Лорд. — В таком случае я даю вам неограниченные полномочия. Я особо оговорю это в ваших приказах. Разумеется, вы будете исполнять свои обязанности в ранге коммодора.

— Спасибо, милорд, — сказал Хорнблауэр.

— Вот судовая роль брига — продолжил Cент-Винсент. — У нас нет ничего против любого из них. Натаниэль Свит, боцманский помощник, вот — его подпись — был одно время первым помощником капитана угольного брига в Ньюкастле — уволен за пьянство. Возможно он — главарь. Но это может быть и любой другой из них.

— Слухи о мятеже стали доступны общественности?

— Нет. И дай Бог, они не узнают об этом до тех пор, пока не будет поднят флаг военного трибунала. У Холдена в Бембридже хватило здравого смысла, чтобы держать рот на замке. Он запер помощника штурмана и матросов в тот же миг, как только услышал их сообщение. «Дарт» отплывает в Калькутту на следующей неделе — я отправлю их на нем. Пройдут месяцы, прежде чем история получит огласку.

Мятеж — та зараза, которая разносятся через разговоры. Чумное пятно должно быть изолировано, до тех пор, пока его не прижгут.

Cент-Винсент притянул к себе стопку бумаги и поднял ручку — красивое перо индейки с одним из новомодных золотых перьев.

— Какие силы вам нужны?

— Что-нибудь маневренное и небольшое — сказал Хорнблауэр.

Он не имел ни малейшего представления, как решить проблему возвращения судна, которому достаточно только отойти на две мили в подветренную сторону, чтобы стать недоступным, но гордость заставила его надеть маску уверенности в себе. Он с удивлением поймал себя на мысли, что, вероятно, все люди когда-либо поступали также, выставляя напоказ свою неустрашимость и бодрость духа, тогда как на самом деле чувствовали себя слабыми и беспомощными — ему вспомнилось замечание Светония о Нероне, который полагал, что все люди в глубине души порочны, хотя и не признают этого открыто.

— Есть «Порта Коэли» — сказал Cент-Винсент, вскинув седые брови. — Бриг с восемнадцатью орудиями, фактически однотипный «Флейму». Он — в Спитхеде, готов к отплытию. Под командой Фримена — он был капитаном на куттере «Клэм» под вашим началом на Балтике. Это он доставил вас домой, не так ли?

— Да, милорд.

— Это подойдет?

— Думаю да, милорд.

— Пеллью командует центральной Ла-Маншской эскадрой. Я пошлю ему указания оказывать вам любую помощь, которую вы затребуете.

— Спасибо, милорд.

Вот так, он принял на себя труднейшую, быть может, невыполнимую задачу, без каких-либо попыток оставить для себя пути к отступлению, пренебрегая возможностью посеять семена оправданий, которые можно было бы обратить в свою пользу в случае неудачи. Это было весьма опрометчиво с его стороны, и как он понимал, лишь безумная гордыня заставляла его решиться на этот шаг. Он не мог себе позволить говорить при обсуждении этой операции «если» или «но» людям, подобным Cент-Винсенту, или кому-либо вообще. Он задавался вопросом, не была ли тому причиной недавняя похвала Первого лорда, всё ещё звучавшая в его голове, или, возможно, случайное замечание, что он может «затребовать» помощи у Пеллью, Главнокомандующего, который был его капитаном двадцать лет назад, когда он был мичманом. Он решил, что ни то ни другое не было причиной. Только его безумная гордыня.